Почему море соленое
Шрифт:
— Стоп машины! Право на борт!
Я кладу руль право на борт, чтобы отвести корму подальше от места падения доктора. Корабль разворачивается, и теперь я тоже вижу доктора. Он уже метрах в двадцати за кормой, его относит все дальше. Точнее, относит не его, а нас — корабль по инерции идет вперед. Транспорт тоже застопорил ход и медленно приближается к доктору. Вдоль борта выстроилась, наверное, вся команда, кто с бухтой пенькового троса, кто с кранцем, кто с отпорным крюком.
Голова доктора в кожаной шапке то появляется на гребне волны, то исчезает из поля зрения. Главное, чтобы он удачно подошел к
На нашем крейсере стоит мертвая тишина. Сейчас все взгляды прикованы к маленькой точке на воде. Только сигнальщик, наблюдающий за доктором в стереотрубу, изредка роняет вниз:
— Гребет рукой… Показывает, что подойдет к борту в районе шкафута…
Вот уже голова доктора у самого шкафута транспорта, с борта бросают концы, опускают кранцы, спасательные круги. И вдруг голова доктора исчезает. Я вижу, как подался вперед капитан 2 ранга Николаев, как побледнело его лицо. У меня у самого перехватывает дыхание и начинают дрожать коленки.
Все это длится какое-то мгновение, я даже не знаю, как я успеваю все это заметить. Потому что уже в следующее мгновение мы видим, как над волной взлетает неуклюжее тело доктора. Он висит на спасательном круге, его быстро поднимают на палубу. Вот он уже переваливается через фальшборт, его подхватывают сразу несколько человек.
Все на мостике облегченно вздыхают и, не сговариваясь, закуривают.
Транспорт дает ход, мы поджидаем его и снова идем рядом с ним. Теперь мы стараемся держаться еще ближе к транспорту, чтобы надежнее прикрывать его от волны: сейчас доктор начнет операцию. На руле меня опять подменил старшина первой статьи Смирнов.
— Как там? — нетерпеливо запрашивает в мегафон капитан 2 ранга Николаев.
— Начали, — коротко отвечают с транспорта.
Время тянется медленно. И чем дольше оно тянется, тем больше нарастает напряжение. Опять затихают разговоры, лишь изредка слышатся короткие реплики с непременным «наш доктор». Даже крайне необходимые доклады, поступающие на мостик, и те передаются приглушенными голосами.
Наконец из динамика слышится хриплый голос капитана медицинской службы Спиридонова:
— Товарищ командир, операция прошла благополучно.
Кто-то, не сдержавшись, рявкнул «ура!». Где-то внизу подхватили этот крик, и он покатился по кораблю.
— Молодец, доктор! — тихо сказал в микрофон командир и, включив корабельную трансляцию, приказал:
— Продолжить работы и занятия!
20
— Идет! — крикнул сигнальщик.
— Идет! — повторил вахтенный на баке.
— Идет! Идет! — понеслось по шкафуту, по переговорным трубам и телефонам.
Все побросали дела и кинулись к борту.
По стенке, согнувшись под тяжестью ноши, шагал корабельный почтальон. Я еще не узнал его фамилии, по хорошо запомнил в лицо. Впрочем, кто его не знал на корабле?
По трапу сбежали двое и взяли у почтальона пачки газет. Мешок с письмами он не отдал. Теперь он шел медленно и важно, с твердым сознанием своей значительности. По-моему, он медлил нарочно. Этого человека на корабле любили и ждали все, по сейчас его, наверное, так же единодушно ненавидели за медлительность.
— Эй, Вася, прибавь оборотов!
— Не мотай на винт человеческое терпение!
— Все равно, пока не разберу по кубрикам, никто не получит, — говорит почтальон.
Это верно. Сейчас он войдет в ленинскую каюту, рассортирует письма и газеты по кубрикам, а потом начнет разносить. Это знают все. Тем не менее никто не уходит, и Вася, поднявшись по трапу, идет вдоль борта перед шеренгой страждущих.
— Мне есть?
— Не знаю.
— А мне?
— Да что вы пристали? Не смотрел я, — жалобно говорит Вася. — За две недели тут пятьсот штук их накопилось.
Вдруг он останавливается и лезет в карман. Все напряженно следят за тем, как он осторожно вынимает из кармана два пакетика. Берет один, поворачивает, читает, выкрикивает:
— Гаврилов!
— В машине он, на вахте. Давай отнесу.
— Передайте, пусть зайдет. В чужие руки не могу.
— Ладно. Кому еще?
Вася вертит второй пакетик.
— Смирнов!
Старшина подходит к Васе, берет телеграмму и отходит.
Вася идет в ленинскую каюту, за ним идут по одному представителю от каждого кубрика. Минут через двадцать Голованов вручает мне письмо. Это от отца.
«Здравствуй, дорогой мой сынок Константин!
С приветом к тебе и с пожеланиями доброго здоровья и хорошей службы пишет отец твой, Федор Тимофеевич Соколов.
Житье-бытье свое описывать не буду, оно идет, как прежде. Пока, слава богу, не хвораю, работаю. Тоскливо мне без тебя одному, да что поделаешь — надо кому-то и службу военную нести. Антонида меня навещает, когда здесь бывает, да только редко она в городе появляется, все со своей экспедицией ходит. Ты ее не обижай, девушка она хоть и красивая, а без баловства, душу хорошую имеет. Если надумаете пожениться, перечить не стану, только советовал бы обождать, пока службу не закончишь. Если приглянется в новых краях — зови ее туда, а я уж тут один как-нибудь перебьюсь. А может, и меня к себе позовете, так я со всей охотой, хотя от родного края отрываться нелегко будет. Ну, об этом пока говорить рано.
Может, это и хорошо, что служить ты попал в те места, где отец твой кровь проливал. Крепче помнить будешь наказ мой. И верю, что не уронишь ты отцовской чести и гордости, не огорчишь старика. Жалко, что ты не пишешь, чем занимаешься. Понимаю, что военную тайну разбалтывать нельзя, но шибко хочется знать, какая теперь у армии и флота техника, совладает ли она с капиталистической. Я об этом частенько беспокоюсь, потому что в сорок первом лиха хватил.
Тогда ведь тоже во всех газетах писали, что, если враг нападет, мы его одним ударом разгромим. А вышло сам знаешь как. Вот и теперь пишут шибко бойко да спесиво, а не зазря ли опять? Как бы снова не оплошать нам. На парадах-то и раньше технику показывали, а вот есть ли она на кораблях и в полках? Я понимаю, что нынче времена и порядки не те, что были, а все-таки нет-нет да и сомнение берет. И ладно бы одного меня, а то и некоторые другие фронтовики такое беспокойство высказывают. Народ-то об армии заботу большую имеет, ничего для ее вооружения не пожалеет, потому что на себе испытал всякие беды и знает, кто его защищает. Так ты хоть без подробностей, но сообщи: верно ли, что мы не только по людям, а и по технике сильнее всех?