Почему море соленое
Шрифт:
Наконец на мостике стало тихо. Я даже слышу, как командир выговаривает старпому:
— Все хорошо, но надо спокойнее, Сергей Викторович. И потом — «сопли». Нехорошо. Пора отвыкать от подобного красноречия.
— Виноват, не сдержался, — говорит старпом. Замечает, что прислушиваюсь, хмурится. Я отворачиваюсь.
В этот момент корабль входит в ворота. Они узкие, и, наверное, от рулевого требуется большое искусство, чтобы не наскочить на каменный мол. У меня даже мурашки пробегают по телу, когда я смотрю на стремительно пробегающую в нескольких
Я испытываю какое-то странное ощущение своей мизерности и беспомощности. Куда ни глянь — всюду вода и небо. Море — огромный котел площадью в десятки тысяч квадратных километров. И корабль, казавшийся в гавани громадным железным чудовищем, здесь стал вдруг маленьким гудящим паучком, который медленно ползет по этой бесконечной площади. А что такое я? Песчинка. Если еще учесть, что под килем глубина в несколько десятков метров, становится совсем жутко.
Когда смотришь вдаль, море кажется очень мирным. Распаханное ровными рядами волн, оно представляется огромным полем, с которого только что сошел снег, лишь в бороздах остались белые заплаты льда, не тронутые солнцем.
Но вблизи, у самого борта, море злое. Оно даже позеленело от злости, сердито плюется брызгами, наскакивает на корабль, бьет его в борт, и эхо этих ударов гулко отдается в стальном корпусе. Корабль нервно вздрагивает, точно испуганный конь. И наверное, Смирнову нелегко обуздать его. Старшина, по-моему, только делает вид, что легко управляется.
— Для крещения вам погодка выдана, как по заказу, — говорит он. — Может, только к вечеру разгуляется.
А меня и сейчас уже поташнивает. Особенно когда смотрю на флагшток, который вычерчивает то в море, то в небе замысловатые фигуры.
— Товарищ старший лейтенант, скоро будет поворот на новый курс? — спрашивает старшина у штурмана.
Саблин смотрит на часы.
— Через девятнадцать с половиной минут. А что?
— Соколову хочу дать попробовать.
— Не рановато?
— Пусть попробует, — говорит командир корабля. Я благодарно смотрю на него, он улыбается. Потом подзывает меня и тихо говорит:
— Если будет невмоготу, вон там стоит обрез. Потравите. Я когда первый раз в море выходил, еще в гавани траванул. При полном штиле.
Наверное, наговаривает на себя, чтобы подбодрить меня. Но мне, и верно, от его слов почему-то становится легче.
Старшина объясняет, как делать поворот.
— Следите за картушкой компаса. На первый раз я буду вам командовать, а вообще это надо знать, как таблицу умножения. Точнее — надо чувствовать корабль. Это потом само придет. Но и вперед не забывайте смотреть. Сейчас мы одни, а когда в строю идем, это особенно важно. Ладно, станьте на мое место.
Я становлюсь на место старшины, кладу руки на манипулятор. И сразу замечаю, что нос корабля начал рыскать.
— Увереннее, не бойтесь, — советует старшина.
Но я никак не могу сдержать корабль, он вихляется, как пьяный. А тут подошло и время поворота.
— Курс двести восемьдесят шесть!
Я нажимаю на манипулятор и вижу, что нос корабля медленно катится влево. Значит, все-таки слушается меня корабль!
— Отводи… Одерживай… Так держать! — командует старшина.
И все-таки я «проскочил» курс на целых восемь градусов. Пришлось долго выравнивать.
— Ничего, для первого раза неплохо, — хвалит старшина.
Со времени начала поворота прошло всего двенадцать минут, а я уже устал, пот градом льет со лба. Никаких физических усилий я не прилагал, это, очевидно, от нервного напряжения.
Старший лейтенант Саблин ловит секстаном солнце, вахтенный офицер по секундомеру засекает время. Они определяют место корабля астрономическим способом. Я пытался разобраться в этом способе, но ничего не понял. Усвоил лишь одно: чтобы рассчитать место корабля по солнцу или по звездам, надо знать штук двадцать формул. А я в математике не силен.
— Ноль! — кричит штурман.
Вахтенный офицер нажимает кнопку секундомера и вслед за штурманом идет в рубку, бережно неся секундомер на ладони. Так носят чашку с чаем. И мне почему-то ужасно хочется сейчас чаю. Крепкого, без сахара.
В это время набегает большая волна, корабль медленно взбирается на нее и вдруг стремительно рушится вниз. Все мои внутренности подступают к горлу, я чувствую, что сейчас из меня вылезут все потроха. Зажимаю рот ладонью и бегу к обрезу. Меня рвет долго и мучительно. Я стою спиной к тем, кто находится на мостике, но мне кажется, что все сейчас смотрят на меня и посмеиваются. Хочется удрать отсюда подальше, забиться куда-нибудь в темный угол. Но надо возвращаться на свой пост. Медленно оборачиваюсь и окидываю взглядом мостик. На меня никто не обращает внимания. Или притворяются? Жалеют. А я не люблю жалости, считаю, что жалостью человека можно только унизить. Вежливо говорю старшине первой статьи Смирнову:
— Извините.
Старшина непонимающе смотрит на меня. Наконец догадывается:
— Ах, это. Не обращайте внимания. Обычное житейское дело. — Вынимает из кармана воблу и протягивает мне: — Вот, пососите, помогает.
Я беру воблу, но чистить не решаюсь, не знаю, можно ли есть на мостике да еще в присутствии всего корабельного начальства.
— Вы только подчиненных угощаете? — спрашивает командир корабля капитан 2 ранга Николаев у старшины. Все-таки заметил!
— Для вас есть вяленая, — говорит старшина и вынимает из другого кармана вяленую воблу.
Командир берет рыбу за хвост и долго стучит ею о ботинок. Затем сдирает кожу и впивается зубами в воблу. Потом эту операцию повторяют остальные — старшина уже успел одарить всех находящихся на мостике. Я чистить воблу не решаюсь, потихоньку отгрызаю голову и сосу ее.
— Вот ведь, черти, достают где-то, — говорит командир. — В городе не продавали ее лет пять, на корабль не получали месяцев восемь, а все сосут.