Почему он смеется
Шрифт:
– У нас их два: шале и апартаменты. Желаете посмотреть? Или… сперва я должна была посмотреть ваше имя, да? – и, натужно улыбнувшись, залистала тетрадь, шелестя резко, нескладно. – Н-нет, сначала я должна спросить имя, а потом предложить… Да! Одну ми…
– Оба, моя дорогая. Я рассмотрю оба.
– Выбирайте апартаменты! – вклинился Гессенский. – Там есть всё на первом этаже: и бассейн, и библиотека, и игровая, и бары! Могли бы как-то с вами пропустить по стаканчику этого самого! Да и апартаменты обставлены на самый роскошный лад! Со вкусом. С лучшим вкусом!
И всё-таки
– Вспомни солнце, вот и лучик!
Владимир вздрогнул. Гессенский с вспененным жирным кремом на глуповатой улыбке протянул эклер, сжатый и помятый пальцами.
– Попробуйте! Уже приготовила! У моей Алёнки стряпня лучше всех! – Крем выполз, словно внутренности червяка, и сразу же в грудь Гессенского упёрлась рукоятка трости. Он так и застыл. Капля крема шлёпнулась на паркет между ними.
Те, кому уже доводилось общаться с Еленским, знали, что взгляд, которым он посмотрел на свои туфли, а потом на Гессенского, не обещал ничего хорошего.
– Это значит, попозже? Смотрите, уже стемнело. До ужина всё разберут! Профукаете.
– Нет, Пётр Ибрагимович, – сказал Владимир. Уголок его рта дёрнулся в деликатном полуоскале. – Это значит…
– Да говорю же! – перебил Гессенский.
– Это значит “нет". Отказ от вашего настойчиво рекламируемого блюда.
Под нарастающим давлением трости Гессенский отшагнул. Владимир смерил его прохладным взглядом и направился к лестнице, желая скорее оказаться на этаже апартаментов, а может, и вовсе там остаться, лишь бы не проделывать обратный путь.
Он очень и очень устал.
Поигрывая пальцами на ручке саквояжа, Владимир свернул в залитый тенью коридорчик. Лестница оказалась такой же узкой, как и в первом шале. Ступени поскрипывали, но дама, спускающаяся навстречу Еленскому, передвигалась так тихо и легко, что, выскочив внезапно из-за поворота, врезалась в него и крепко вцепилась в его плечи. Владимир тотчас придержал её за талию, но сам отстранился.
– Прошу прощения…
Она выглядела обескураженной, пахла едва уловимо каким-то древесно-мускусным ароматом, но Владимир был готов поспорить, что на шее этот аромат раскрывался какой-то цветочной нотой.
– Всё в порядке? – поинтересовался он.
Она кивнула и убрала руки, приглашая его поступить также. Вся хрупкая, утончённая, с аристократической бледностью и с умышленно замедленным будто бы напуганным дыханием, с красиво вздымающейся под чёрной блузой грудью и аккуратно очерченными губами – по всем меркам чаровница, коих немало видел свет. Владимир всё ещё придерживал её, невольно собирая складками шёлковую ткань, и думал, что из всех женщин, которых видел за сегодняшний долгий день, эта – единственная дотягивала до красавицы.
Незнакомка сделала шаг назад, и талия её ускользнула из-под подушечек его пальцев. Глаза её, серые как зимнее небо, тоже изучали, оценивали, взвешивали в нём мужчину, его возможности и ту неуловимую терпкость, которая выдавала качество, лишённое примеси пошлости. Во всяком случае именно это увидел Владимир, а ошибался он редко, особенно в хорошеньких женщинах.
Что ж… ему это польстило.
– Потом сочтёмся, Владимир Александрович, – скрывая волнение, проговорила она. Ни тени дружелюбия, ни кокетства. При упоминании своего имени Еленский удивлённо вскинул брови.
Подоспела девушка с рецепшена, глухо, будто стесняясь двигать ртом, но стараясь при этом нелепо улыбаться, промычала в его спину:
– Пройдёмте.
Он вышел из оцепенения и, прислонившись лопатками к стене, пропустил незнакомую даму. Но даже приятное соседство (пускай и гипотетическое) с этой самой дамой не увлекло его настолько, чтобы он спокойно отнёсся к мысли, что двумя этажами ниже Дон Кихот и Санчо Панчо Гессенские в очередной раз веселят и одновременно раздражают публику.
Уже смеркалось и на улочках сияли белым фонари, когда Владимир, наконец, подошёл к президентскому шале. Девушка с неприветливым бейджиком отворила дверь и потупила взгляд с кокетливой вежливостью.
– Завтра пришлют прислугу.
Повеяло нагретым воздухом. Он зашёл, поставил саквояж на тумбочку и подумал, когда же его оставят в покое. Девушка не уходила, но и переступать порог не решалась.
– А у нас мужчины ушли в другую деревню на мероприятие и встретились с лавиной…
Под его внимательным взглядом она помялась и, громко вдохнув, с тревогой заявила:
– Но они скоро вернутся, Владимир Александрович. Лавины участились за последний год, так что и людей понять…
– Что ж, это многое объясняет. Благодарю…
– Аня, Владимир Алекандрович! Я Аня!
– До завтра, Анна, – снисходительно повторил Еленский и, бросив тоскливый взгляд на всё ещё поникший бейджик, закрыл дверь.
На втором этаже он включил свет, помассировал переносицу и обошёл широкую кровать, призванную удовлетворять своим видом всех, кому присуща гигантомания. Платок скинул на лакированный дубовый столик. Расстегнул запонки, открывая венозные запястья точёных мужских рук. Из бара попробовал виски и нашёл его сносным. Исследуя и пробуя “на вкус” также интерьер и удобство шале, прошёлся по спальне. Паркет глухо резонировал под каждым размеренным шагом. Приятно звучал, создавая чувство обладания. Спускаясь на первый этаж, Еленский уже ощущал себя хозяином этого отсталого курорта и скромничать не собирался. За три дня он изучит товар досконально и примет решение: купить ли скрипучую канатную дорогу, две-три дюжины шале и персонал, или вычеркнуть из списка очередное наименование и отправиться дальше.