Почти что сломанная жизнь
Шрифт:
Отец обводит глазам комнату, все еще избегая моего злого взгляда.
Дерьмо.
Здесь есть что-то еще.
По языку его телодвижений я могу сказать, что речь идет больше, чем об одном случае.
– Что еще?
– холодно спрашиваю я.
– Нечто подобное случилось и в колледже.
– «Нечто подобное»? Что означает «нечто подобное»?
– Ну, Оскар уже учился в колледже третий год, когда мне позвонил офицер полиции, который хотел встретиться со мной в общественном месте, чтобы поговорить о нем. Когда в тот же день мы встретились, он рассказал мне, что записал показания девушки, которая обвиняла Оскара в изнасиловании.
– Она сказала, что они были на вечеринке, и Оскар подсыпал ей регипонол, забрал к себе на квартиру, изнасиловал и позволил своему другу сделать с ней то же самое. Она рассказала, что то приходила в сознание, то снова отключалась, но помнит Оскара и каких-то других парней, которых не могла описать. Когда проснулась, то лежала на аллее, частично одетая. Она вернулась домой, приняла душ, а спустя несколько дней ее подруга показала ей фотографии, сделанные на свой телефон. Там были снимки ее и Оскара, которых оказалось достаточно, чтобы вспомнить кое-что из происшедшего.
– Она пошла в полицию и дело было поручено этому полицейскому, Майклу, кажется, так его звали. Так или иначе, полицейскому была знакома фамилия Оскара, он знал, что у нас есть деньги и, короче говоря, за семь кусков, дело было закрыто.
Что, твою мать, я сейчас услышал?
Это что, какая-то чертова шутка?
– Что случилось с девушкой?
– Я никогда не интересовался, Доминик. Только сказал, что не желаю больше никогда об этом слышать.
Кто эти люди, которые называют себя моей семьей?
– Ты спрашивал Оскара об этом?
– интересуюсь я, в полнейшем недоумении. Честно, я потрясен.
– Да.
– Он кивает головой и продолжает.
– И он сказал, что и ей нравился жесткий секс.
У меня челюсть отвисает, в то время как отец вытирает слезы.
– Зачем ты защищаешь его?
– Я защищаю всех нас.
– Ни хрена подобного. Мне защита не нужна, я ничего плохого не сделал. Мама знает?
Пожалуйста, скажи «нет».
– Разумеется. Твоя мама и велела мне заплатить оба раза, сколько бы те не просили.
Вот теперь это дерьмо точно стало невероятным.
– Как ты можешь сидеть и пускать слезу, если знал, на что он способен? Ты знал, что он сделал с теми девочками, и платил им за молчание.
– Я встаю и сжимаю в кулаки уже ноющие от боли руки. Я так чертовски зол, что даже напряжение, которое чувствую в мышцах рук, вибрирует с чистейшей яростью.
– Мы делали это, чтобы защитить тебя.
– Чушь собачья! Вы делали это, чтобы защитить самих себя. Ты думаешь, если имя Шрайвер связано с облигациями и биржами по всему миру, это дает твоему сыну право делать с женщинами все, что он захочет? Скольких он убил из-за того, что ты пытался «защитить» нас?
– Сынок, - начинает говорить он.
– Не называй меня так. Больше я к тебе отношение не имею. Эта так называемая «семья» полностью лишена какого-либо чувства порядочности, и я не желаю ассоциироваться с кем-либо из вас. Как ты собираешься исправить это, а? Потому что, угадай что, Джон? Я намереваюсь выступить свидетелем и рассказать судье и присяжным все, что ты мне только что рассказал, все, что я знаю об этом слабом, жалком оправдании твоему сыну. И не думай, что я делаю это для Эйлин. Я сделаю это для каждой жертвы, которую он изнасиловал и сломал ради своей собственной дьявольской прихоти, прежде чем убить их. Я сделаю это, потому что это единственно правильная вещь - то, на что ты, по-видимому, не способен.
– Сначала тебе стоит хорошенько подумать, Доминик, ведь все это повлияет и на тебя. На твою репутацию будет брошена тень, начнется расследование.
– Теперь он запаниковал, потому что понимает - я говорю серьезно.
Вы что издеваетесь?
Единственное слово, которым я могу описать свое состояние, это слово “ошеломлен”.
Я ошеломлен смелостью отца просить меня о молчании.
Ошеломлен тем, что он предпочитает свободу своего сына-насильника причинению вреда другим женщинам.
Ошеломлен тем, как мало он раскаивается.
Но больше всего, я поражен тем, что он считает меня таким же, как он.
У меня могут быть свои недостатки, но я не буду скрываться за деньгами в боязни возмездия.
– Они могут разбираться со всем, чем хотят. Мне нечего скрывать и нечего стыдиться.
– Да неужели? Ты трахаешь свою пациентку.
Ну не могу сдержаться. Правда, не могу. Я просто делаю это.
Я тянусь над столом и пару раз ударяю его в лицо.
– Не смей говорить о ней, - ору я, пока кто-то оттаскивает меня от этого бесполезного, валяющегося куска дерьма, которого я с такой гордостью называл отцом.
– Уведите отсюда отца, - кричит Свинни какому-то офицеру.
Я сажусь обратно и пытаюсь вытянуть правую руку, но вздрагиваю от боли. Неа, я определенно что-то сломал.
– Что, черт возьми, произошло?
– спрашивает Свинни.
– Я обнаружил, что моя так называемая «семья» - сплошное вранье, - сквозь зубы говорю я.
– Имеет ли это отношение к вашему брату?
– он садится.
– Да. И вам необходимо записать мои показания.
Входит парамедик, чтобы осмотреть мою руку, бинтует ее и говорит о том, что мне надо поехать в больницу и сделать рентген. Несмотря на боль, я предпочитаю сначала дать показания. Свинни выходит из комнаты, а высокий, невзрачный мужчина входит.
Он представляется детективом Харрисоном. Харрисон поворачивается посмотреть в зеркало и кивает, должно быть, это сигнал к началу записи.