Почти последняя любовь
Шрифт:
Сверху стало чернеть. Он с тоской смотрел на светофор. Перед глазами мелькали ее веселые божьи коровки…
А после работы его ждал концерт. Моцарт «Фантазия ре минор», Шопен «Вальс № 10», Глиэр «Прелюдия», Черни «Мелодический этюд». Она достала из шкафа концертное платье. Пышные белые юбки и черный горох. Она полчаса пыталась зашнуровать корсет. Пришлось стать змеей и выбросить кости. На ногах были высокие туфли…
Они любили музыку. По пятницам слушали симфонический оркестр в филармонии. Сидели в первом ряду. Он тайком трогал ее руку, рисуя на запястье нотный стан. Она, чуть скашивая глаза, любовалась им. Они слушали скрипку, гитару и виолончель. Звуки рассыпались сразу на семь октав, а потом выравнивались в аккорды. Она рассказывала ему о тональностях. Он – о Венском оперном театре.
Балет «Сильфида» проспали. Он задал тон. Она подхватила. Проснулись от аплодисментов. Решили, что очень понравилось.
И все время терялась программка. И каждый раз, обыскав ее, находил у себя в кармане. В антракте говорили… Словами, безмолвием, нотами… И пили музыку. Как вино…
…За стеклом падал первый
1970 год. Сентябрь. Киев
…Как же хотелось замуж! Да и пора давно. Как-никак, ей почти 24. Аспирантка, с черными, как две изюмины, глазами. С хорошей дикцией. Без единой родинки кожей. Она никогда не ложилась под солнце, предпочитая аристократическую бледность. Считала загар уделом крестьянок. Чуть надменная. Уверенная в себе, в своей уникальности, и в своем отце – профессоре, завкафедрой физиологии.
Оксана была живой рассказчицей и строгим преподавателем. С тонким чувством юмора и хорошей осанкой. Умная, начитанная, модно одетая. Экстравагантно мыслящая.
Она читала Хемингуэя, Ремарка и «Новый мир». Увлекалась стихами Евтушенко и Вознесенского. Сама шила себе модные платья по журналу «Шейте сами», любила слушать Окуджаву и Эмиля Димитрова. Особенно ей нравилась «Моя страна, моя Болгария». Смотрела итальянско-французские фильмы типа «Неукротимая Анжелика» и «Анжелика и султан». Была хорошей, вдумчивой девочкой из приличной семьи. И он бы на ней обязательно женился, но после окончания вуза. Он искренне в это верил…
Георгий как-то сразу стал вхож в ее семью. Интеллигентные люди, переодевающиеся к ужину. Никогда не повышающие голос. Они ели только серебряными ножами и вилками, которые каждую пятницу начищали зубным порошком. У них в гостиной висели ранние работы Куинджи.
И как-то незаметно перекочевали вещи в их квартиру. И семейные обеды стали нормой. И чаепития за круглым столом в отцовском кабинете, где обсуждались новости. К примеру, открытое письмо Сахарова, в котором он требовал демократизировать общество. Или заложенную капсулу на Мамаевом кургане с обращением участников войны к будущим потомкам через сто лет. Георгий смело высказывал свое мнение, макая юбилейное печенье в крымский мед. Пододвигал поближе тяжелую пиалку матового цвета.
Они часто вместе ехали в институт, вместе возвращались. Оксана была влюблена и стала немного глупее. Она расслабилась и открыто выражала свои чувства. У нее появилось сексуальное белье, чулки и красная помада. И даже в зверский мороз на ней были финские рейтузы, которые совсем не вытягивались на коленях. Из валютного магазина «Березка». Она начала подбривать себе лобок и подмышки. Научилась готовить щуку и голубцы. Казалось, что вопрос со свадьбой – дело времени. Все и так понятно. Оказалось, что не все…
Они встречались полгода, и она со дня на день ждала предложение. Гоша часто оставался ночевать в их пятикомнатной квартире. Ему выделили комнату, в которую на ночь приходила Оксана. Родители на это закрывали глаза.
Утром они сортировали конспекты, их зубные щетки, по-родственному, стояли в одном стакане. Они по очереди покупали докторскую колбасу в гастрономе и вместе мыли горчицей посуду после ужина.
А потом разъехались на целое лето. Долгое и очень вкусное. С легкой крыжовниковой мякотью. Оксана – в Карпаты, а Георгий – в спортлагерь. Как оказалось позже – к Николь.
Она, окруженная со всех сторон горами, очень тосковала. Чтобы отвлечься – читала Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны».
Казалось, что Яремча пытается ее задушить. Было все время прохладно, и она вернулась словно промерзшей. С нездоровым ознобом под глазами. Часто шли дожди, и у нее начался сухой кашель.
Георгий, наоборот, вернулся бронзовым, отдохнувшим, похорошевшим. С хитрыми глазами и выбеленными волосами.
На толстом календаре огородника началась осень. После каникул, после расслабленного лета суетливый город слишком утомил своим темпом. Начитки по четыре пары, новые предметы, новые доценты. Деловые улицы, подметенные метлой. Паутина, липнущая к носу. Бабье лето…
А потом она узнала все. О Николь… И умерла… Она была так в нем уверенна…
Если град зашумит с дождем,
Если грохнет шрапнелью гром,
Все равно я приду на свиданье,
Будь хоть сто непогод кругом…
Накануне почти не спала. Перед встречей с Гошей сделала прическу «Бабетта» в парикмахерской, и ночь провела сидя. Ей каждый локон сбрызгивали лаком, потом начесывали и опять сверху лак. Очень хотелось быть красивой.
Они встретились на лестнице между вторым и третьим этажами. Ступеньки были с просветом, через который мелькали в холле люди. Огромные окна показывали мутноватый воздух, словно из плохо вымытой молочной бутылки.
– Привет.
Гоша подал ей смуглую руку и нежно сжал пальцы. У Оксаны трепетал каждый нерв и стали накатывать волны. Одна сильнее другой. Она закашлялась. Он переждал. Ему хотелось ее поцеловать, но в институте упорно держался нарядный день. И было не принято афишировать подобные отношения.
– Ты приедешь сегодня?
Этот вопрос она задала про себя. Закрывая руками блеск глаз и явное смущение.
Он ответил, словно читал белый стих.
– Даже– Поехали ко мне ужинать. Родители на даче, и вернутся только в воскресенье вечером.
Была апрельская суббота. На парковых длинных лавочках сидели девушки в одинаковых плащах. У многих до колен были натянуты гольфы.
Они выходили из громоздкого кинотеатра. От запаха цветущих вишен было очень сладко во рту и никуда не спешили мысли. Теплый воздух эротично гладил затылок, и птицы наконец-то выстроили чистое трехголосье.
– Я приготовила сельдь под шубой и хрустиков испекла. Со сладкой пудрой.
Она смотрела очень многообещающе и попутно ловила такси. У Георгия в животе громко заурчало.
Они поехали на Печерск и остановились у царского дома на улице Козловской. Это была шикарная сталинка с четырехметровыми потолками и лепниной в виде тугих венков. С консьержкой в чистом холле, витой лестницей и мраморными ступеньками. Она жила в квартире около ста квадратных метров, с встроенным мусоропроводом на кухне, комнатой для прислуги, которая была переименована в чулан. В нем до сих пор хранилась синяя лампа, которой ей в детстве прогревали горло. Два раздельных санузла, стиральная машинка, кабинет с библиотекой и окна на все стороны света.
В квартире скромно горели настольные лампы и бра. И он вдруг осознал, насколько его тут ждут…
А дальше воспоминания всплывали фрагментами. Не было связной ленты. Он помнил лосиные рога в просторной прихожей и кухню с веселым рядом красных жестяных банок в белый горох. На них были ясные подписи: «Сахар», «Соль», «Рис». Теплую духовку с картошкой и панированными в ржаных сухарях котлетами. Белое вино, хрен в вазочке и ее голос, подогретый вином. Она, осмелевшая, возбужденная, громко шептала:
– Я так больше не могу. Я очень тебя хочу…
…В ее комнате еще пахло детством. В рыжем серванте хранилась заигранная монополия, а под толстым стеклом на рабочем столе лежали грамоты, новогодние открытки и календарики. Она их собирала с шести лет, и в обувных коробках под кроватью была сложена вся многотысячная коллекция. А еще висел ее детский портрет: Оксана в косынке дула на мохнатый одуванчик…
Были темными вечерние окна, а они раздевались друг напротив друга, не теряя магию взгляда. Замешкались только однажды: он на своих синих сатиновых трусах, а она на модных трусиках-недельках. Он заметил, что они были насквозь промокшие от возбужденной влаги. А потом из горла стала литься страсть с хриплым булькающим звучанием.
Для нее все было впервые, остро, дико. Они целовались, сплетаясь в клубок. Оксана путала его ноги своими, вдавливаясь в крепкое мускулистое тело. Его же очень возбуждал ее аккуратно подстриженный лобок.
А потом она попыталась сесть сверху и некоторое время просто зависла на его головке. Он хотел помочь, натягивая ее внутрь. А потом не рассчитал силу, потянув сильнее. Брызнула кровь на стены. На простыни стали растекаться яркие пятна, похожие на дикие маки. И на его живот натекла горячая соленая лужа. В голове что-то замкнулось и стало страшно, больно и очень неловко. Он аккуратно переложил ее на бок, выползая из тела как уж. А потом стал осматривать травмы. У нее был разрыв передней стенки и вероятно, свода влагалища…
Через три дня Оксана караулила его в коридоре института. Убеждала, что все зажило, что перечитана вся литература и куплен вазелин. Что стоит попробовать еще раз…
С этого момента у них закрутилась чувственная любовь……Он приехал в тот же сентябрьский вечер, и она что-то заподозрила. Какую-то ложь. Он был неутомим и откровенен. Смел… Чуть опытнее. Он просил делать то, чего никогда не просил… Он как будто был не с ней…
Ей рассказали на следующий день. Во всех деталях, с точностью до минуты. С точностью до совы с выпученными глазами. И о том, как Николь, уходя с ним после пляжа, сняла с себя купальные трусики и размахивала ими над головой, как флагом.
Она дождалась его последней пары и обдала напускным холодом, из-под которого выдиралась боль. Как кипяток из носика чайника. Все пересказала в лицо, стараясь не заикаться и позорно не расплакаться. У Георгия не дрогнул ни один мускул.
– Знаешь, Оксана, если люди любят друг друга, то они доверяют. Они верят, а не бегают по углам, собирая сплетни. Мне очень жаль, что ты оказалась именно такой: сельской сплетницей. И действительно, незачем больше встречаться, раз ты веришь Глаше, Маше или Наташе, а не мне.
Он молча вышел из аудитории. И остановилась время. Скрипнув напоследок давно не смазанными пружинами. Кто плохо стоял – тот упал. Навзничь. Оксана стояла плохо…
Сперва плакала, как будто по погибшей, из-за упавшего метеорита, планете. Она поняла, что наделала, и готова была вырвать себе язык. Она поняла, что в нем она вся до последней нитки. Он ушел и унес ее мечты: короткое свадебное платье, «Волгу» с кольцами и шумный дорогой ресторан «Краков»……А к вечеру уже стояла перед ним и просила прощения. За клевету. За «чужое» вранье. За обман. Слезы градом падали на его брюки. Он великодушно ее прощал. И Георгий понял, что это правильная тактика. Уверенно стоять на своем. Никогда ни в чем не признаваться. Отрицать. С годами он в этом преуспел. Научился отрицать очевидное, принимать оскорбленное выражение лица, поджимать губы. Жить стало проще. Еще целый год они были почти как муж и жена. И только раз у нее закралось подозрение, что в лагере действительно что-то было. С той ненавистной иностранкой. Они вместе смотрели «Время» и в сюжете говорилось, что 19-й президент Франции Жорж Помпиду прибыл с государственным визитом. Был подписан Советско-Французский протокол… И вдруг что-то неуловимо поменялось в его теле. По нему прошел разряд. И он на миг ушел в себя. Как будто провалился в воспоминания…