Почти последняя любовь
Шрифт:
И куда он смотрит? Николь курит, прячась за корпусами. На ней целый косметический магазин, накрашенные ногти на ногах! А ведь главное в красоте – естественность! Николь же вся искусственная!
Наташа открыла пачку желатина и полную столовую ложку запила водой. Так советовали болгарские врачи в том же журнале «Работница» от выпадения волос. Там еще был рецепт с чесноком: «1 дольку размешать в стакане простокваши. Оставить на ночь. А в течение следующего дня выпить.» Но в лагере это пить она не рисковала. А вдруг Георгий пригласит ее на танец, а она с чесночным шлейфом?…
Протерев лицо любимым огуречным лосьоном, заплела тугую косу, почистила зубы пастой «Ягодка» и легла читать.
Не читалось… Строчки все время подпрыгивали, отвлекая от такого важного смысла. Она цеплялась глазами за абзац, но вместо этого видела, как Николь загорала. Она выставила на обозрение свою грудь. А, переворачиваясь, старалась задеть его своим боком. А когда вдвоем шли к воде – цеплялись друг за друга мизинцами. И этот позорный купальник с пупком. И потом даже стыдно вспоминать. Она точно видела, как Николь, стоя по шею в воде, снимала с себя трусики и как его трогала «там»…
Она выставила посмешищем Георгия. Это не укладывалось
Стало нечем дышать. Она раскрылась и вышла на веранду. Соседки по комнате еще не вернулись с танцев. Возле ее любимой лаванды кто-то целовался. Так, что стонали стебли. С водостока монотонно капала вода, и резко запахло гвоздикой Шабо. Она разозлилась еще больше и вернулась в номер.
…Он в это время рисовал на теле Николь карту Европы. На одной груди оказалась Исландия, на второй – Финляндия. Франция прилегла на животике. Париж занырнул в пупок. Его рука ползла вниз, к Средиземному морю. Через миг пальцы стали влажными, искупались в нем. Николь, поднимая бедра, на них насаживалась. Из глаз уходило сознание. Из груди выкатывались выпуклые стоны, смешиваясь с дикими звуками ночи…
Ну кто меня сглазил, и зельем каким привораживал
Каким колдуном я настроен на этот искус?
Но где бы я ни был, какими путями не хаживал, —
Приводят они на Подол. На Андреевский спуск.
В среду он понял, что нужно ехать. Срочно показать любимый город. С Андреевским спуском, вышиванками и коралловыми бусами. Показать Дом с химерами, театр Франка и ресторан «Крещатик», дом органной музыки и Киевское метро.
Он вез ее в пыльном автобусе, перечитывая четверостишье:Не взяв билет, проехав так,
До денег видно жаден.
По форме – сбережен пятак.
По существу – украден.
На самом видном месте висела касса-копилка, в которую нужно бросить монету, крутануть ручку и получить заветный билет.
На каждой остановке заходили бабки с мешками картошки и корзинами перца, лука и фасоли. Ехали на рынок. У них были крепкие смуглые руки, широкие цветастые юбки и не очень чистые ноги в комнатных тапках. Они шумно передавали за проезд и договаривались, какую править цену. Глядя на Николь – вытирали платком поджатые губы. Осуждающе смотрели и на Георгия. На ней были джинсы с низкой талией, которые только вошли в моду, и короткая майка.
Женщина, сидевшая напротив, увлеченно чистила под ногтями. Вторая – перебирала ягоды. Третья – обрывала катышки на своей кофте. Все были при деле, и Николь затошнило…Георгий не понимал, почему в рядовом магазине она блуждающим взглядом смотрит на пирамиду из консервов. На потные банки с томатным соком, блюдце с солью и привязанную чайную ложку. Что удивительного в этих одинаковых рядах банок с хреном, пачках папирос и бутылках армянского коньяка? Разве что-то не так? Николь с ужасом смотрела на женщину в домашнем халате, покупающую сразу десять рулонов туалетной бумаги. А потом нанизывала их, чтобы повесить на шею. А в соседнем отделе стоял мужчина со своей банкой. Ему наливали сметану из бидона, вытирая потеки со стекла мутной тряпкой. И продавщица возле грязной картошки кричала страшным голосом: «Берите всю подряд, нечего здесь ковыряться!»
В молочном отделе на полу образовалась белая лужица. Люди, по-деловому, выбирали пакеты поцелее, поднимая их за треугольный хвостик. Хотя молоко до вечера могло и не дожить. Скиснуть. Магазин «Рыба» два раза обвивала очередь. Что-то должны были выбросить. Никто толком не знал, что это будет: скумбрия или селедка? Зато очень бодрила вывеска: «Быть здоровым и красивым хочет каждый человек. И ему поможет в этом рыба – серебристый хек»…
А потом приехали в Музей западного и восточного искусства. Георгий сразу потащил ее в зал «Искусство Франции». Николь было тоскливо смотреть на портрет дамы с маской и «Шторм» Клода Жозефа Верне, бронзовую чернильницу XVI века и чашу с изображением апостола Павла.
Ей хотелось посидеть в летнем раздетом кафе, с накрахмаленными белыми скатертями, с городским воздухом, задувающим под стол. Помолчать, потягивая нежное шампанское или даже немного коньяку. Понаблюдать, как коньяк пьяно лижет стенки бокала. Разобрать ложечкой на части бисквит с ананасами и сметанным кремом. А рядом пусть не спеша проезжает трамвай, и дети запускают змея с коряво нарисованной мордой.
Или окунуть спину в плетенное из лозы кресло и несколько часов наслаждаться любимым салатом: репчатый лук кольцами, яйца кружочками, дольки яблок и тертый сыр. Сверху – легкий домашний майонез. Запоминать вкус и привкус. Листать журнал мод. Чувствовать себя неотразимой.
Она устала от столовой с алюминиевыми кастрюлями и надписью красным: первое блюдо. От супа с большими кусками жареного лука. От липучек с дохлыми мухами. От убогих тарелок, гнутых вилок и гречневой каши-размазни. Она хотела кашу, как у мамы, с растертыми в порошок грибами и мелко рубленными крутыми яйцами.
Но в этой стране сидеть в кафе было не принято. Тем более в рабочее время. Тем более беззаботно и долго. Да и не встречались нарядные уличные кафе на целый тротуар. А за ним, через полквартала, еще одно. И еще… И женщин беззаботных не было. Идущих не спеша, с легкой модной сумочкой. С озорством в глазах. Только спешащие, с тяжеленными сетками продуктов. В одинаковых простых платьях невыразительной длины.
Николь затянулась. С треском проехал велосипед. Мальчик, не доставая до педалей, ехал под рамой. Другой стоял с ведром и что-то
Ее больно толкнул потрепанный мужичок с кипой связанных старых газет. Он нес сдавать макулатуру, чтобы получить талон и на количество килограммов, наконец-то, приобрести Конан Дойла. Георгий, почувствовав дым, сморщился. Николь мгновенно все поняла, и сигарета с шипением нырнула в урну.
Они шли в кино. На пятичасовый сеанс. Из двора выскочила кучка возбужденных детей. В их запачканных зеленым орехом руках пищал облезлый котенок. Они внимательно вглядывались в прохожих и звонко спрашивали.
– Дяденька, это не вы потеряли котенка? Тетенька, это не ваш котенок?
Отродясь ничейный кот, давно мечтал освободиться и всласть почесаться за ухом…
В кинотеатре было прохладно и серо. Многие мужчины сидели в рубашках с закатанными рукавами. Оказывается, теннисок не достать. В прокате второй месяц шли «Неуловимые мстители».
Она смотрела на экран иногда. В моменты взрыва музыки. Остальное время поглядывала на него. Русые длинные волосы во время смеха шевелились. Колени упирались в следующий ряд. Его рука осторожно кралась ей под юбку…С цветами, вплетенными в косы,
Хожу, зацелована летом.
И пахнут вечерние росы
Малиной и липовым цветом.
Ночью шел дождь. Стучал ногами по земле. Словно был обут в каблуки. Топтался по скромным астрам и сексуальным сальвиям. Смывал пыль с крыш. Сидя на коленях – отдыхал в лужах.
Ночью было тихо. Только слышно, как переговаривается сторож с дворнягой. Как ворочается небо под пустым пододеяльником, как потрескивает фонарь у окон завхоза.
Чьи-то босые ноги, не опускаясь на пятки, бежали к Днепру. В сторону камышей-шептунов. В сторону черной слепой воды.
Он тихонько пробрался в ее корпус. Вытянул губами сон и пригласил искупаться после дождя. Рисковал… Купаться ночью категорически запрещено. Но… Николь, ничего не понимая, сбросила на пол одеяло. Хотела закурить, но не решилась. Вместо этого съела ложку шоколадной пасты и полную дала ему. Соседки заворочались, закряхтели в постелях. Он поманил ее на улицу. Ахнула дверь…
Они бежали за спинами у фонарей. Закрывшись на замок суставами. Сглатывая смех. Сокращая дорогу, топтали клумбы, перебудив все цветы. Рисковали и возбуждались от риска. Царапали плечи о спины сосен. Еще плотнее срастались боками, как сиамские близнецы. К Днепру вела разрушенная лестница с оттопыренными камнями. С тонким зеленым налетом мха. По ее бокам простаивали длинные щиты с портретами пионеров-героев…
Он не обманул. Вода была опьяняющей. Темной, как чай, а по вкусу – как вино. Он нес ее на руках, закрывая тело собой. От зоркой совы с отсиженной лапой, от стоячего ветра в камышах, от той, падающей на севере звезды.
Он входил в реку из последних сил. Лунной дорожкой мыл ее волосы. Целовал ее вместе с водой. Или это она сама придумала? По-девичьи намечтала? А он просто ее нес, торопясь быстрее овладеть?
С берега наблюдала, сброшенная впопыхах, одежда. Его кроссовки злились. Им на глаза упал шнурок, и ничего не было видно. Ее трусики своим сладким запахом дразнили его плавки. И была еще одна, непрошенная, пара глаз…
А там становились горячими ласки. И в диаметре до обрыва бурлила вода. Они не помнили, как вышли на берег и на разбросанной одежде переворачивали мир верх дном. Как Николь с упоением делала то, что в Союзе делать не принято. Как потом крались в лагерь, где час назад прошел дождь, где запрещено купаться по ночам и противно скрипит фонарь завхоза……Наташу разбудил смех. Вырывающийся из-под ладошек, сложенных ковшиком. Она настолько мощно была настроена на его вибрации, что сразу же занервничала. Как полностью ослепшая летучая мышь…
Она как рыба уловила колебания воды боковой линией. У нее, как у кита, отреагировало горло.
Услышав его легкий шаг, она пригнула спину и подползла к окну. В рассеянном свете луны бежали двое. Два темных гибких силуэта. И она, как охотник, пошла по следу. Босиком. Прокалывая кожу елочными иголками. Вслушиваясь в слова, вгрызаясь взглядом в жесты. Она не понимала, зачем идет. Но никакими силами не могла остановиться…
Она стояла за толстым сосновым стволом, черным, словно списанным у ночи. И видела все от начала и до конца. Как они купались голышом, и он подныривал, чтобы поцеловать ее бедра. Как она рисовала влажным соском узоры на его плоском животе. А потом он нес ее на берег: мокрую и дрожащую от возбуждения.
И Николь что-то эротично шептала на своем языке. Шепот получался низким…
И у нее внутри что-то стало происходить. Тянущая сладость… Что-то очень стыдное. Белье было мокрым… Сердце скатилось вниз и гулко билось прямо во влагалище. А потом она увидела его член… С тонкой синей венкой по всей длине. И как Николь, стоя на коленях, его погружала себе в рот. И как он закрывал глаза и гладил ее мокрые волосы. А потом прогибал спину, чтобы войти.
Она видела все его фрикции. Она слышала нарастающий темп. И не знала, как справиться со своей реакцией на происходящее. И сжимала поплотнее ноги.
Она хотела вернуться в свой девственный мир, но не могла сдвинуться с места. Происходящее ее гипнотизировало. Она хотела хоть на секунду закрыть глаза, но они открывались только шире. И когда обессиленные, они поплелись домой, Наташа еще долго сидела за толстой сосной, корчась в клубке своей раздирающей боли……Наутро Николь важно сидела на пожеванной постели и рассказывала. Свысока… Покачивая ногой с прилипшей водорослью на щиколотке. Курила… Дым оседал на липких чашках. Наслаждалась неприпрятанной завистью подруг. А те, кисло улыбаясь, задавали вопросы. Но в душе мечтали о таком же диком купании и о песке, который сыпался с Николь все утро.
Наутро похолодало. Температура упала градусов на десять. Прохладой тянуло со дна воды и со стороны той, падающей звезды. Впервые за отдых из сумок вылезли ветровки. Приободрились лавочки вдоль аллеи. Стали прохладными твердые, но уже почти спелые яблоки.
До зарядки еще 20 минут. Николь одела духи, и что-то с тонким запахом втирала в волосы. Напевала французский шансон. Что-то из Мирей Матье. Летала, задевая свои и чужие вещи… Она была влюблена…