Почти последняя любовь

Говоруха Ирина Александровна

…Рассвет, как воришка, крался по подоконникам. Тикали часы. Кто-то в душе пел соло. Мокрый воробей выкатился из лужи. Неудачно напился. На полу яркие фантики от конфет. Она ела их ночью. Много…

На пианино выползла сонная муха, отощавшая за зиму. У соседей включился телевизор. Съехал лифт. Хлопнула входная дверь. Она зажмурила глаза и увидела свое сердце. Оно было маленькое, все время вздрагивало и улыбалось. А потом, со стороны, увидела свои легкие. В них входил голубой воздух, а вытекал чуть синее. Она им кивнула, и легкие, в ответ, помахали рукой. А потом почки, печень, желудок… Она их мысленно целовала и благодарила. Они принимали и улыбались… Маленькая матка от внимания зарделась и превратилась в цветок. Она так спешила, что от усердия на лепестках выступили капли влаги. Впрочем, как всегда. Яичники все повторяли и устремились вверх двумя

лианами. Сосуды встрепенулись, когда она их погладила рукой, подтянулись мышцы. Каждое утро она благодарила свое тело, любовалась им, трогала его руками. Каждое утро было не похоже на предыдущее, но этот ритуал оставался неизменным.

А потом солнце поползло вверх, задевая облака… А потом нервничали машины, подрезая друг друга и было, как всегда, спокойным метро. Был обычный будничный день. Был очень необычный день…

…Он бежал по коридору в операционную, на ходу отдавая распоряжения. Белый халат, белые двери, белая полоса. Во всех окнах – круглая мордаха солнца.

По углам шептались солнечные зайчики с глуповатым выражением лица. Он строго на них посмотрел, и они скатились по лестнице.

В первой палате кто-то смеялся. И в 8-й тоже. И в 11-й. Огляделся по сторонам. Смеялся весь мир.

Он целый день решал срочные вопросы. Звонил, подписывал, ставил диагнозы, принимал, назначал… и все время посматривал на часы. Это был самый длинный день… Это был самый короткий день…

– У тебя зеленые глаза.

– А у тебя? Плохой свет. Серые?

Свет не был плохим. Она просто жутко волновалась.

– Сколько тебе лет? – рассматривала его лицо без возраста.

– Наверное, 100, а может, больше…

В ресторане звенела посуда, пахло кофе и марципанами. Она не могла есть. Она не могла вспомнить, как нужно жевать. Он сидел напротив. А казалось, что везде. От чашек поднимался пар, яблочный штрудель был густо посыпан пудрой и корицей. Она так и не съела ни кусочка…

– Ты, оказывается, учительница?

– Да.

– У меня когда-то был роман со студенткой педагогического института…

Он так захватывающе рассказывал, что она забывала дышать. Вспомнила только тогда, когда поняла, что ее больше нет. Она в нем утонула…

* * *

Засахарился вечер. Мяты холод.

Синеет воздух, затирая свет.

Он трогал осторожно ее теплый ворот

И чуть смелее – от помады след.

В саду у лилий, как всегда, мигрени,

Надушен ландыш. Слишком. Без границ.

А он хотел поцеловать колени

И даже возбужденный взмах ресниц.

Хотел раздеть весну до тонкой шали.

Погладить нежно линию бедра.

Дубы напротив напряженно ждали:

«Дотянут эти двое до утра?»

Акации цвели. И мяты холод.

Кусты сирени. Листьев веера.

А он все трогал осторожно ворот

И ее робкое: «Домой пора»…

…Луна надела серебряное платье. Тончайшая золотая вышивка украшала рукава. Распустила волосы. Сделала французский маникюр. Она сегодня была изящной, стройной и молодой. И сама себе нравилась.

На Земле кто-то целовался. Вон в том окне и в окне напротив. В маленьком доме и в большом. В старом городе и в новом. Луна счастливо засмеялась. Целовалась вся Земля. В квартире на седьмом этаже зарождалась новая жизнь. Луна присмотрелась – будет мальчик. На девятом – скоро родится девочка.

Луна была счастлива. Так же, как и те двое. Он припарковал машину еще в начале города и провожал ее домой. Пешком, как в 17 лет. Они шли медленно и говорили. Он рылся в памяти, выбирая самые забавные истории. Деревья поворачивались к ним ушами, чтобы все слышать. Он старался незаметно касаться ее груди, и от этого трава возбуждалась. Он ее хотел и стеснялся своего желания. Все было как впервые…

Сонная улица старалась не уснуть. Ее бодрил холодный песок. Он кончиками пальцев обнимал ее плечи. Видел со стороны свое волнение. Очень юное.

Он так хотел

ее поцеловать, стоя у равнодушной железной двери. И не смог устоять. Наклонился. Он делал это миллион раз. Оказалось, нет. Первый… Губы, как пазлы, сошлись, и стала целостной картинка. Он ее целовал и понимал, что дышит из ее легких. И что дороги назад нет. И непонятно, у кого больше кружится голова: у него или у Луны. И неизвестно, как жить дальше…

…Город выглядел свежим. Кто-то ночью постирал асфальт. А наутро по нему пошли мысли: тысячи, миллионы разных мыслей. Они имели свою форму и цвет. Некоторые хорошо пахли. «Miss Dior» и «Fahrenheit».

Одни торопились, другим было некуда спешить. Мысли переходили на перекрестке, курили, молчали. Некоторые садились на лавочку и рвали на части хлеб для голубей. Были мысли смешные и глупые, ни о чем и о важном.

И среди всего этого хаоса, обрывков слов и фраз, многозначительного молчания выделялась одна ясная мысль. Она была полностью о нем. От момента рождения… Она была теплая, как ладонь, свежая, как первая земляника. Она пахла ветром, морем и небом. Она была вкусной до безумия…

Эта мысль была ее…

Он сидел за рабочим столом. Из-за солнца не было видно ни фисташковых стен, ни ореховых стульев. Потолок поднялся повыше, ближе к космосу. В кабинет вошла секретарша с чашкой травяного чая и бисквитами. Кофе он пил редко. Аритмия.

У нее задрожал поднос. Она его не узнала. Перед ней сидел совершенно другой человек. Она удивилась еще больше, когда отдал ей бисквиты. Худел…

Она закрыла дверь. Там было слишком много света. Там всего было слишком…

Он подошел к окну. Солнце сказало очередную шутку. И они вместе засмеялись. В кабинете стоял странный шум. Это перешептывались листья в кадках. И когда информация дошла последнего листка, история превратилась в сказку…

– Где же ты была раньше?

– А ты?

– Я проживал тысячу жизней… Я шел через страны, войны, голод, взлеты и падения, торопясь к тебе…

На деревьях лезли почки. Быстро. За ночь по листку. Уже вовсю на улицах продавали мороженое. Наливали прямо в хрустящие стаканчики. Она любила ванильно-шоколадное. А он? Кажется, не любил. Вили гнезда вороны. Спешили. Скоро дети. Поменяли костюмы билборды. Туфли сменили сапоги.

Кто-то улицам вымыл лица. А асфальту сделал заплатки. Весна сочилась: лилась соком, вплеталась в платья поясами, в березы – сережками.

А потом, вдруг, зацвела. Первыми стартовали абрикосы. Цвели практически голышом, с холодных сухих веток. Потом подхватили вишни с яблонями. Долго думая и настраиваясь – решилась и толстая груша…

Цвел мир… Пел мир…

Она летела к нему на свиданье, отпрашиваясь с работы, сбегая с работы, не успевая, подъезжая на такси. У нее от счастья дрожали губы, на руках выросли перья, и она забыла твердость земли. Разгоняла пробки, освобождала дорогу для себя и для него.

Он летел домой, чтобы успеть принять душ и переодеться.

Смущалось солнце, ночью рождались стихи, у планеты кружилась голова. От скорости сбились часы…

* * *

Сделала сиренью макияж,

Мамина украдена помада.

Первый раз иду с тобой в Пассаж,

Напускная на лице бравада.

В сумочке расческа да платок,

Две булавки и конфета «Мишка»,

Мелочью заполнен кошелек

И зачитанная, без обложки, книжка.

Локоны струятся на ветру,

Кое-как наложены румяна.

Я сегодня, кажется, умру

От тебя, от встречи, от дурмана…

Мятная конфетка быстро закончилась. Остался острый валик, который царапал язык. До этого были во рту дюшес и барбариска.

Она поднималась по эскалатору. До выхода из метро «Университет» еще метров десять. За ней тянулся конфетный шлейф. Правая рука была чуть липкой. А все, потому что свидание…

– Привет, ты голодная?

Она с ужасом прикидывала, сколько уже сладостей внутри.

Вечер был со вкусом леденцов. Волнующая свежесть билась в худых деревьях. Он ехал с работы. От лица шел теплый свет. Как будто его подсвечивали изнутри янтарем. Но не обычным, а подкрашенным, проваренным в меде…