Почти вся жизнь
Шрифт:
— Надя!
Приложила голову к ее груди. Не услышала биения сердца. Схватила зеркальце и поднесла к Надиным губам.
Прошла минута, другая, третья. Она все еще стояла не двигаясь. Зеркальце не запотело. Тогда она села на стул рядом с Надей.
Она долго сидела рядом с мертвой девочкой, но всем своим существом она была с живой Надей.
Она видела, как Надя бежит из булочной домой. Ей хочется прибежать раньше, чем придет Анна Евдокимовна, и затопить печурку. Ей хочется, чтобы все было хорошо в это воскресенье. Отдохнув, Анна
«Анна Евдокимовна, будет в этом году лето, как вы думаете?» — явственно слышала она Надин голос.
Она никогда не представляла себе Надю летом. Тут она увидела девочку в жаркий июльский день. Надя идет в светлом платье, жмурится на солнце, довольная солнцем, теплом. «Как она выросла у вас!» — говорит Рощин.
Наступила ночь. Ей захотелось увидеть Надино лицо, она встала, зажгла коптилку. Эти привычные движения оказались неожиданно болезненными. Но именно они заставили ее подумать о своей жизни, в которой теперь, после смерти Нади, будет только постоянная боль.
Взгляд ее упал на лицо Нади, на книгу, раскрытую и брошенную на столе.
«…Вот… один образ… спокойный и тихий. Он в своей невинной любви и детской прелести говорит: остановись, вспомни обо мне».
Впервые за эти гибельные часы Анна Евдокимовна разрыдалась. Но слезы не принесли ей облегчения. Они бы облегчили ее горе, если бы она только жалела убитую Надю. Но это были слезы человека, который надорвался на подъеме и, вернувшись домой, знает, что не проживет и трех дней.
Час спустя, уже с сухими глазами, строго и прямо сидя подле Нади, она призналась себе в этом.
Очень недолго осталось жить. И то, что осталось, будет, собственно, не жизнью, а только лишь продвижением к смерти. Как только она подумала об этом, так сразу же в ее сознании стали отпадать все ее жизненные обязанности. И вслед за этим она почувствовала облегчение и спокойнее провела остаток ночи.
В обычный час Анна Евдокимовна вышла из дому. С утра разметелило. С каждым резким и холодным порывом ветра снежные вихри становились все плотнее и круче. И казалось, что с каждым новым порывом ветра тяжелое небо все ниже придвигается к земле.
Анна Евдокимовна шла с трудом, увязая в горбатых сугробах. Она шла к дому Рощина. Но не для того, чтобы заниматься с детьми. Значит, для того, чтобы проститься с ними? Нет, она меньше всего хотела сделать детей свидетелями своих последних минут.
Она шла потому, что чувствовала потребность двигаться — все равно куда и зачем. Было без пяти минут десять, когда она прошла мимо дома Рощина.
Все больше накидывало снега, все труднее было идти, но неудержимое стремление двигаться заставляло ее крепко держаться на ногах.
Анна Евдокимовна не знала, сколько времени прошло с тех пор, как она ушла из дому, и уже не замечала, по каким улицам идет.
Вдруг она услышала короткие выстрелы вдалеке, и вслед за этим свист над
Артиллерийский обстрел, такой же, как тот, от которого погибла Надя…
Выстрел. Но вслед за ним она не услышала ни свиста, ни грохота. Тяжелая волна воздуха сбила ее с ног. И в это мгновение ей показалось, что она увидела бешеный разлет осколков, ворвавшихся в этот переулок и остановивших здесь метель… Анна Евдокимовна поднялась.
Снег был иссечен осколками, а над большим сугробом стоял дым, уже колеблемый ветром, и сам сугроб казался вдруг ожившим вулканом.
Снаряды продолжали рваться в переулке, но Анна Евдокимовна, повинуясь какому-то еще не ясному, но сильному голосу, шла вперед. Обтерев рукой мокрое от снега лицо, чуть откинув назад голову, она шла и смотрела вокруг себя, словно желая пережить все, что пережила девочка перед гибелью.
Пройдя переулок, Анна Евдокимовна вышла на пустырь и остановилась…
Позади нее еще все звенело и дрожало. Позади нее, в переулке — Анна Евдокимовна отчетливо представила это, — Надя, лежащая на снегу.
«Детей убивают… Ироды проклятые!..»
Быть может, впервые она почувствовала себя кровно связанной с Надей, матерью, еще рыдающей над телом убитой, но уже призывающей к мести и уверенной, что душа ее девочки успокоится лишь тогда, когда убийцы будут наказаны.
Казалось невозможным, чтобы в этом почти бездыханном теле яростно закипела новая страсть. Она не потеснила любви. Она бурно и прямо выросла из любви и, равноправная, встала рядом.
Вот, значит, как сложилась ее жизнь: труд равномерный и упорный, долг, возведенный в мужество, любовь, ставшая смыслом жизни, и ненависть, которую она узнает перед смертью.
Изможденной, ей невозможно совершить дело ненависти так же, как она совершила дело любви. Другие посвятят свою жизнь этому требовательному чувству.
Вокруг Анны Евдокимовны было тихо и глухо, но ей казалось, что она видит и слышит великое множество людей, способных любить и ненавидеть до конца.
Час спустя она вернулась домой. Она так устала, что едва поднималась по лестнице, с трудом удерживала сознание, чтобы добраться до квартиры и еще раз увидеть свою девочку.
Но войдя в комнату, Анна Евдокимовна остановилась на пороге. Она увидела Диму и Мишу, стоявших в изголовье у Нади, и Витю и Лизу, стоявших у ее ног. Другие ученики Анны Евдокимовны тоже находились в комнате и тоже стояли прямо и неподвижно.
Горела коптилка. Надя лежала по-прежнему на диване, но голова девочки была теперь убрана цветами. Анна Евдокимовна подошла к ней. Много гвоздик, ландышей, фиалок и роз, правда искусственных, но таких ярких, что ей показалось, будто Надина голова покоится на свежей летней поляне. Не было видно раны на виске. Кровь была вытерта, лицо умыто.