Почтовая станция
Шрифт:
— Вот чаво тебе дома не сидиться, а? А ежли не смог лешак тебя обратно вернуть то, что делала? Как тебя вообще угораздило с призраками знакомства водить? Они же соврут и дорого не возьмут. К тому же жуткие вредители.
— Мгм, — говорить еще не получалось, зато смогла промычать.
Ничего, если Великая позволит, то к утру бегать буду. Хочется пообещать больше из дома ни ногой, но договор сам себя не закроет. К тому же лешак в ближайший месяц никуда из леса не уйдет, а значит и разбойники ничего мне сделать не смогут, чтобы не вызвать гнев хозяина леса.
— Давай-ка выпей настойки, — смотритель приподнял
Я замычала, если бы могла то и задергалась и ругалась бы не хуже портового грузчика. Гадость, как есть гадость. Дыхание перехватило из глаз хлынули слезы, а в вены будто жидким огнем наполнили. Невыносимо больно. И самое ужасное я сейчас абсолютно беззащитна.
— А как ты думала тело же не двигалось почти трое суток, от оно и занемело, — влитой горечи смотрителю показалось мало, он вновь принялся за мое несчастное тело. На этот раз он мял меня с силой. — Потерпи, милая, скоро все закончится и дам тебе конфетку.
Не хочу ни конфеток, ничего, хочу чтобы боль прекратилась. Привидения чтоб их перевернуло и подбросило. И мне еще было невыносимо стыдно за договор с ведьмой? Не-е-ет, теперь и я жажду их смерти.
Наконец смотритель перестал мучить мое тело, накрыл сверху еще одной шкурой и достал конфету в яркой желтой обертке.
Я замотала головой. Надо же уже и шея слушается.
— Нет так нет. Я так Ждану и сказал, что ты навряд ей обрадуешься, — смотритель хитро улыбнулся и зашаркал к своей печи.
Ждан для меня конфету оставил? Зачем? Ах да, он же меня ребенком считает. Хорошо, что отказалась. Нечего мне приносить угощения непонятные. Пусть своей… забыла как ее, носит.
— Все, ты спи. Ежели чего надо, то кричи подсоблю, — я слышала как смотритель укладывался на своей лежанке, привычно кряхтел и тихо поминал злым словом привидений.
Под тихое ворчание я провалилась в сон.
Утро встретила с улыбкой и легкостью в теле. От вчерашней боли ничего не осталось, тело было послушно и я широко улыбнулась. Жизнь налаживается. Спрыгнула с лавки, взяла чистое белье и скрылась в купальне. Сегодня я и холодной воде радовалась. Это же такое счастье чувствовать и быть в своем теле. Даже дикий голод не пугал и не раздражал, а радовал.
Смотритель все еще спал, не стала его будить, отломила краюху хлеба присыпала солью и довольно жмурясь съела за минуту, запила родниковой водой и написав записку тихо вышла на улицу. Ночной туман почти растаял, значит, уже безопасно ехать через лес. Лаврей Асимович, конечно, ругаться будет, но то потом, когда вернусь. А пока я обошла дом, запрягла его Рябушку и помчалась в Любяши.
Любяши можно смело называть белокаменным городом: городская стена, дома и храм были построены из белого камня. Видеть такое великолепие, дорогое великолепие, в приграничье неожиданно. Деревни тихо умирают, а город процветает. И что интересно в отличие от большинства городов в Любяшах не было квартала бедных, который обычно располагается вдоль городской стены. А еще здесь чисто. Благодаря раннему приезду я видела, как хозяйки утром подметали дорогу возле домов, весело переговаривались с соседками и приглашали на чай, когда мужья уйдут на работу. На меня смотрели без интереса, а я не забывала следить за возвышающимся над городом белым куполом храма Великой Матери.
Красивый город, судя по лицам жителей, вполне дружелюбный и мирный. Не знаю, что этому способствует маги-охранники курирующие улицы или сами жители такие, знаю, что мне здесь понравилось. Надо бы узнать есть ли в местном доме мод места для учеников и если есть, то после практики устроиться здесь жить.
Плюс одиночества в том, что ни от кого не зависишь и в любой момент можно сорваться куда угодно. Но и минус у одиночества есть: тебя никто не ждет. Похлопала Рябушку по холке и пришпорила старушку, все же хочу вернуться на станцию до обеда. Дел на эту ночь невпроворот, а ведь за три дня жизни привидением и в обычной жизни накопилось долгов. Надо старика чем-то задобрить, чтобы не сильно ругался за украденную кобылку.
Любяши утопает в зелени: цветы, цветущие кустарники, деревья, аккуратные газоны и разноцветные палисадники, но то, что творилось перед храмом даже слов не могу найти. Кругом цветы: высокие, низкие, плетущиеся, яркие и скромные, гигантские выше меня и ползущие по земле. Аромат кружил голову, а припрятанная в сумке лента мне показалась оскорблением для Великой Матери. Местные задабривали богиню цветами, не удивлюсь увидев у алтаря золото и камни.
Эх, деревня я, и толку от городской жизни за время обучения, если в храм с лентой иду.
Привязала лошадь к пустующей коновязи, вздохнула и поспешила по выложенной из белого камня широкой дорожке к высоким ступеням храма. Под ноги не смотрела, потому как от витражей дух захватывало, надо бы приехать погулять сюда, чтобы обойти храм и рассмотреть созданные из цветного стекла картины деяний Великой Матери. Книжки, которые читала тетка, были без картинок, поэтому все приходилось представлять самостоятельно, а тут такая красота.
Несмотря на раннее утро внутри собирались горожане на утреннюю молитву. Перед алтарем, как я и ожидала, лежали цветы, золото, разноцветные камни. Смущаясь, я положила свою белую шелковую ленту. Ничего для себя не просила, только за родителей, чтобы согрела она их в своих объятиях, подарила покой и блаженство.
У ног статуи Великой, в широкой, что не обниму руками, чаше я набрала воды во фляжку. Еще раз посмотрела на умиротворенное лицо Великой и мысленно поблагодарив поспешила на улицу.
Ну что ж вода у меня, осталось разобраться с призрачными ягодами и отправить разбойников в беспощадные объятия Великой. Мать умеет любить, как никто другой, но и наказывает она так же.
Казалось бы в храме провела совсем немного времени, но город ожил. Рябушку пришлось пустить шагом, а самой внимательнее смотреть по сторонам: жители в любой момент могли перебежать дорогу.
Я ехала временами проваливаясь в сон, видимо, рано так активничать начала, нужно было хоть денечек восстановиться. Но что теперь? Обратно вернусь и отдохну, если смотритель позволит.
Зря я задумалась и по сторонам смотреть перестала: в лоб прилетел голубой заряд.
— Ох и Аська, что ж ты вечно вляпываешься?
— Теть Тиша я же не наоочно, — голова гудела, каждое слово отбивалось эхом.
— Вот у тебя все не нарочно, а окружающие страдают, — холодная тряпка легка мне на лоб, облегчая боль. — Эта вообще приезжая, ну как на тебя пожалуется и даже отец не заступится. Монетки отдаст, а тебя в доме запрет, чтобы не баловалась. Но… может, оно и правильно, на улицу тебя отпускать опасно.