Почтовый круг
Шрифт:
Он еще немного потоптался на вышке, мы поговорили о том о сем, затем он ушел к себе.
«Может, забрел куда-нибудь», — вновь подумал я о брате. Такое у него замечалось и раньше. Не сказав никому ни слова, не предупредив, уйдет куда-нибудь, заиграется, а дома мать с ума сходит. А мы в это время ищем его по всему поселку. Дальше — больше: к розыску присоединяются друзья, знакомые, брата ищут в овраге, на речке. К вечеру, когда розыски достигают тупика, когда мать начинает рвать на себе волосы, Костя появляется сам, смотрит на всех непонимающими глазами. «В чем дело, из-за чего шум?» — написано у него на лице.
«Приеду
Некоторое время спустя пришла радиограмма от Сорокина. Он приказал нам оставить самолет в Холодных Ключах, а самим вылетать на базу пассажирами.
— Значит, дело серьезное, — сказал Добрецов. — Придется лететь.
Мы сходили в гостиницу, собрали вещи, после чего вновь поднялись на вышку и стали ждать рейсовый самолет. В это время зазвонил телефон, поступило санитарное задание из Дальней Муи.
— Не раньше и не позже, — раздраженно сказал Добрецов.
Добрецов посмотрел на часы, выглянул в окно. Сквозь обмерзшую с разводьями стеклину виднелась стоянка, на ней копошился техник, зачехлял наш самолет — до захода солнца оставалось чуть больше часа.
— Поздно лететь, да и погода портится, — ткнул в стекло Добрецов.
Облака, неподвижно висевшие над аэродромом, наконец-то собрались с силами, начали сыпать на землю белую крупу. На вышке стало темно, поселок, еще полчаса назад хорошо различимый на косогоре, пропал, расширился в снеге.
— Нет, не полечу, — вновь сказал Добрецов. — Пусть на машине вывозят.
Честно говоря, мне тоже не хотелось лететь, не тот был настрой, в мыслях я был уже дома. Но где-то в глубине души появилось чувство, если не полетим — быть беде. Я знал, дорога с Дальней Муи в районный центр нелегкая, в обход заливов, по хребтам, что-то около ста километров. На самолете ближе, проще.
— Ребята, слетайте. Я попрошу, чтоб летчики вас подождали, — умоляюще сказал начальник аэропорта. Он-то понимал, что здесь все зависит от командира, светлого времени в обрез, погода нелетная. Лешке было нелегко в эти минуты, я это чувствовал, лететь ему не хотелось, для этого были железные основания. Он ждал, когда я выложу свой козырь.
— Леша, давай слетаем, пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно, — негромко сказал я.
Добрецов недоуменно посмотрел на меня, усмехнулся:
— Нет, ты посмотри, ему брата искать надо, а он лететь куда-то собрался.
— Ты же знаешь, лететь надо.
— Хорошо, — насупившись, сдался Лешка. — Пусть техник готовит машину.
После взлета мы прижались к берегу водохранилища, черная обрывистая черта уходила на север, где-то там, за пеленой снега, она должна была привести нас в Дальнюю Мую. Мы старательно повторяли все изгибы, и хотя путь удлинялся — это была единственная возможность попасть в пункт назначения. Снег, полого падающий с неба, перед носом самолета круто изгибался, мчался навстречу, буравил лобовое стекло. Лешка несколько раз с тревогой оглянулся на крыло. На расчалках и на передней кромке появился лед. Вскоре под самолетом мелькнули темные, обросшие снегом домики.
— Дальняя Муя, — облегченно сказал Добрецов.
Нас уже ждали. Возле полосы стояло несколько лесовозов. Среди самодельных носилок угрюмо копошились мужики, приглушенно всхлипывали женщины, неслышно, как призраки, бродили собаки. Оказывается, по дороге
Ребятишек уложили поближе к пилотской кабине, шофера пристроили сзади на ватный чехол. Лешка сбегал в лес, выломал палку, обколотил с крыльев лед, он посыпался на снег прозрачными пластинами.
На обратном пути снег стал еще гуще, крылья вновь обросли льдом, самолет начал терять скорость. Впереди за лобовым стеклом было чисто и бело, снег, точно резинка с бумаги, стер береговую черту, лес, повязал на глаза тугую повязку. Мы ослепли, казалось, природа предложила нам поиграть в жмурки. Я пробовал настроиться на приводную радиостанцию Холодных Ключей, в наушниках слышался шорох, треск — все, кроме спасательного колокольчика позывных сигналов маяка.
В кабине потемнело, солнце уже зашло. Некоторое время мы кружили на одном месте, не зная, куда лететь. Самолет продолжал обрастать льдом. Сначала это была тонкая белая пленка, которая на глазах распухала, утолщалась, жадно лизала обшивку, затекала в углубления. Мы знали: нужно было садиться. Но куда? И тут неожиданно снизу, как на фотобумаге, проявилось темное рябое пятно. Это были деревья, засыпанный снегом распадок.
— Земля! Вижу землю! — заорал я.
Лешка крутанул штурвал, самолет глубокой спиралью, точно штопор в пробку, ввинтился в спасательное окно. Через несколько секунд под лыжами мягко сжался снег, захрустел мелкий кустарник. Самолет остановился недалеко от деревьев.
— Что, прилетели? — приподнял голову шофер.
— Лежите. Пока Холодные Ключи закрыты, — хмуро сказал Лешка и, прикрыв дверь, тихо зашептал: — Из огня, да в полымя. Вот тебе и пятнадцать минут. Что будем делать?
— Я схожу вниз по распадку, может, рядом есть жилье. А если не найдем, придется ждать утра.
— Замерзнут ребятишки, посадят нас. — Лешка тоскливо посмотрел куда-то вперед, сжал губы.
Я промолчал. Случилось непредвиденное, мы сели на вынужденную, не зная, где находимся. Самое неприятное было в том, что нам не могли помочь. У нас не было связи с аэродромом.
Впереди целая ночь, мороз. Я не представлял, что мы скажем людям, как оправдаемся, если что случится с больными. Где, в какую минуту мы просчитались, в чем наша ошибка, спрашивал я себя. Почему все стекается, сходится в один день, в одну минуту. В жизни зачастую бывает так: опоздай или поторопись, и ничего не случится. И даже подозревать не будешь, какой избежал беды. Зачем я толкнул Лешку лететь? Что теперь будет? Тяжело отвечать за своих детей, еще тяжелее за чужих.
Я вылез из кабины, перешагнул через ребятишек, они настороженно смотрели на меня, и было в их глазах что-то такое, отчего я как ошпаренный выскочил из самолета.
Мы сели на заброшенную пашню, которая полого сползала к реке, она угадывалась по темной густой шерсти прибрежного тальника. Противоположная сторона распадка была скрыта наступившими сумерками, хлопьями падающего снега.
Проваливаясь по пояс, я пошел вниз по речке, она путалась, терялась среди зарослей, иногда гладкой наледью раздвигая в стороны берега, выпирала наружу. Здесь идти было легче, я только боялся провалиться под лед. Рядом шумели деревья, с веток падали комья снега.