Почтовый круг
Шрифт:
Ребятишки перестали есть, открыв рты, смотрели на отца.
В комнату ввалился Добрецов, отыскал меня взглядом, улыбнулся:
— Ты, я вижу, не торопишься домой. Пошли на самолет, туман расходится.
Мы выскочили на улицу, следом за нами вышел Елисеев, он торопливо попрощался и полез к диспетчеру на вышку. Туман расходился, будто кто-то сливал мутноватый отстой. Уже хорошо виднелись дома в поселке, на ними проступил темный склон горы. Возле самолета дымился аэродромный подогреватель, к капоту тянулся брезентовый рукав. В самолете холодно, обшитое дерматином сиденье точно каменное. Вслед за мной протиснулся Лешка. В кабине стало тесно и даже как будто теплее.
— Смотри, что-то забыли, — сказал Лешка. Наперерез к самолету, проваливаясь в снег, бежал Сережка. Он принес унты, которые я купил в Заплескине для Альки Серикова. Я выскочил из кабины, взял у него унты. Он еще долго стоял на стоянке. Когда самолет отделился от земли, он сорвал с головы шапку, помахал ею вслед. Тайга, присыпанная снегом, напоминала тертую наждачную бумагу, холодное солнце низко висело над горизонтом.
Сорокин ждал нас на стоянке. Рядом о ним стояла Зинаида Мироновна. Она крутила головой, поворачиваясь то к Сорокину, то в сторону нашего самолета. Я пытался по внешнему виду определить, с какой вестью они ждут меня, — уже то, что хозяйка пришла сюда, не предвещало ничего доброго. Сорокин подошел к плоскости самолета, показал рукой, чтобы я открыл форточку.
— Ты поезжай в Релку, — громко сказал он. — По всей вероятности, он там. Даю тебе пять дней. Найдешь брата, позвони, я сейчас улетаю — срочное санзадание.
Сорокин загнул рукав, посмотрел на часы и, тяжело ступая, пошел к соседнему самолету. Через минуту они уже рулили на взлетную полосу.
— Дождались наконец, — сказала Зинаида Мироновна. — Звонили Владимиру Михайловичу, Кости у него нет. Жена в больнице, вот-вот родить должна, а то бы он тоже сюда приехал.
— Я сейчас сразу же поеду, — заторопился я.
— Ты поезжай, поезжай! За Верой я присмотрю, она сейчас в школе. Переволновалась, всю ночь не спала.
Хозяйка повернулась к Добрецову и масляно, точно загоняя петушка в курятник, сказала:
— Валюша просила вас зайти, она уж наказывала, наказывала. Ждет.
Добрецов покосился на меня, принужденно рассмеялся:
— Вечером заскочу.
И вот снова Релка. Будто месяц назад я и не уезжал отсюда. Снег потемнел, южная сторона сугробов вдоль насыпи была уже изъедена солнцем, крыши домов обросли сосульками, кое-где с них уже убрали снег. За домами узкой дымчатой полоской пламенел березняк, дальше вразброс темными корявыми клубками скакали по полю кусты боярышника, казалось, они тоже кого-то разыскивают и никак не могут найти. Воздух был свеж и звонок, небо высокое, мягкое, и хотя на улице все еще холодно, по всему чувствовалось — скоро весна.
Автобуса, как всегда, не было, но рядом с вокзалом стоял самосвал, рабочие забрасывали в кузов снег. Я обошел машину, нос к носу столкнулся с Алькой Сериковым.
— Как ты здесь очутился? — удивленно спросил он.
— Тебя искал, унты отдать.
Алька глянул на сверток в моих руках, лицо у него дрогнуло, поплыло растерянной улыбкой.
— Неужели привез? Ну, Степан, ну, молодец. Вот не ожидал.
— Ты сейчас куда?
— На протоку. Садись, подвезу. Мне как раз в поселок за папиросами съездить надо.
Алька открыл дверку, убрал с сиденья игрушечный автомат.
— Сыну везу, — поймав мой взгляд, объяснил он.
— Вот как, — опешил я, — когда успел?
Машина тронулась, я удивленно смотрел на Серикова, переваривая новость.
— Шиловых знаешь? Ну те, что за школой жили. Отец у них еще в пожарке работал?
— Это младшую, что ли?
— Нет, старшую, Тамару.
— Так она вроде замужем была.
— Была. Теперь моя жена. На прошлой неделе зарегистрировались.
Больше я спрашивать не стал.
Алька взял себе жену с ребенком. Кто бы мог подумать! Молодец, не испугался. Я представил лицо Галины Степановны, как она перенесла все это.
Дорога за станцией пошла под уклон к реке, машину то и дело подбрасывало на бугорках.
— С матерью живете? — поглядывая через стекло, спросил я.
— Нет, — коротко ответил Алька. Он достал папиросы, закурил. — В квартире Ефима Михайловича живем. Как только он к вам переехал, мне отдали его комнату. Ничего, жить можно.
Алька покосился на меня и, что-то вспомнив, засмеялся.
— Здесь с вашей собакой потеха. Ефим с работы приходит, а она его в дом не пускает. Он мне ее предложил. Я поначалу отказывался, зачем она мне? Но потом все же взял. Жалко пса. Так он сбежал обратно. Вчера мимо проезжал, вроде перестал лаять. Не знаю, чем он его приручил.
Мы подъехали к свалке, над ней тучей кружили вороны, казалось, недавно здесь был пожар и ветром носит по воздуху сгоревшую бумагу. Алька вывалил на берег снег. Он был какой-то изношенный, измятый, жить ему оставалось немного — до первого тепла. Спрессованные за зиму сотнями ног, во все стороны из куч торчали полосатые куски. Я поднял маленький кусочек, посмотрел на излом, колупнул ногтем. Снизу от темной земляной корочки снег шел толстым слоем. Выпало его с осени много. Может быть, по нему ходила мать? Кто знает! Где-то должны быть и наши следы. Я вздохнул.
А нам еще топать да топать, только уже не здесь, в другом месте. Длинна жизнь, долог путь.
— Слушай, ты брата моего случаем не встречал? — спросил я.
— Нет. — Сериков недоуменно посмотрел на меня. — Что-нибудь случилось?
— Потерялся. Сказали, что сюда уехал.
— Нет, не видел.
— Давай в детдом заскочим. Может, он у Тани.
Мы выехали на дорогу, помчались в сторону детдома. На лобовое стекло налег, туго зашелестел воздух.
— Слышал новость? — повернувшись ко мне, сказал Алька. — Детдом закрывают. В город переводят. На его месте санаторий какой-то будет.
Тани в детдоме не оказалось. Об этом мне сообщил Санька. Он гонял с ребятишками возле ворот консервную банку. Я спросил у него про Костю.
— Его здесь не было, — удивленно протянул Санька. — Он же с вами в город уехал! А Татьяна Васильевна, кажись, в отпуске. Нас скоро отсюда перевезут.
Санька хотел еще что-то сказать, но тут мимо ног его пролетела банка, он махнул рукой, дескать, видите, некогда.