Под черным знаменем
Шрифт:
Конечно, к исходу гражданской войны отвыкли верить декретам и амнистиям, и не без оснований. Этим поначалу тоже не очень-то верили, но… то один, то другой хлопец возвращался в родную хату, и вроде бы ничего. А ведь сколь многим хотелось домой, к мирному труду! Опять же, подчеркнем, многим, но не всем, и это важно иметь в виду при осмыслении последних времен махновщины.
Война всегда ужасна и разорительна, но самая страшная из всех – гражданская война. Тут нет ни законов, ни правил, жизнь человеческая висит на волоске. Однако за время многолетних войн накапливается огромное и неистребимое племя вояк, для кого нет иной жизни, кроме этой самой, которым, как гениально предупреждал Пушкин, «и чужая головушка полушка, и своя шейка копейка». За время бесконечных насилий, что тянулись в России с 1914-го, а по сути – с 1905-го, за эти долгие годы народился целый слой кондотьеров, из числа
С поздней весны 1921-го к Махно стекалось множество этих самых «кондотьеров войны», а мирные селяне потихоньку разбегались по домам. Но грозный батько по-прежнему оставался силен, смело и решительно передвигался, ускользая от сильных противников, и громил слабейших. И тут Нестор Махно сделал одну-единственную, пожалуй, военно-политическую ошибку. Он не учел того, что теперь политика стала заменять силу, он не почувствовал громадной усталости украинского селянства, своей социальной опоры, и решил, переоценив свои силы, пойти штурмом на тогдашнюю столицу Советской Украины – Харьков.
Операция эта произошла в середине мая 1921-го, окончилась, что можно предположить, полной неудачей (к сожалению, никаких подробностей об этом деле в источниках не сохранилось). Дальше – больше. На Полтавщи-не, в лесистой пойме реки Сулы, махновцы были врасплох застигнуты красными частями и потерпели сокрушительное поражение; случилось это в последних числах июля. Не раз терпел неудачи Нестор Иванович Махно, однако каждый раз пополнялся новыми силами. Теперь приток этих сил иссяк. И вот приближающийся итог: селяне, его социальная опора, устали, хлопцы разбегаются по хатам. По сведениям Д. Лебедя, к осени 1921-го (то есть в основном за летние месяцы) сдалось в общей сложности 30 махновских командиров и 2443 рядовых. Это очень много, но ведь далеко не все вернувшиеся так или иначе учитывались органами политического надзора; можно с уверенностью предположить, что «неучтенных» махновцев, бросивших оружие, было не меньше, если не больше. Окружали теперь Махно кучка старых сподвижников да те отчаюги, которым нечего ждать и нечего терять."
В 1926 г. Э. Эсбах, видимо из бывших российских штабных офицеров, опубликовал в специальном военном журнале краткую статью о «последних днях махновщины на Украине», где приведена обстоятельная и по-военному точная схема передвижений Махно и его поредевшего воинства летом 1921-го. Графика эта впечатляет. Где только не побывали запыленные тачанки Нестора Махно в ту пору! Ну, ладно, почитай вся Украина, но ведь и далее залетали махновцы – в область Войска Донского, которую исколесили изрядно, до Волги добрались! И нигде уже надолго задержаться не смогли, а силы их таяли, а пополнений становилось все меньше, все меньше…
Известно по сводкам советских военных архивов, что в наибольшей точке удаления от родной Екатеринославщины Махно находился в августе 1921-го – сперва в районе Хопра (среднее течение Дона), а потом наведался даже в Нижнее Поволжье. Силы у некогда грозного батько оказались уже ничтожны: по данным советской разведки, на 25 июля в его отряде числилось «150 сабель» при нескольких пулеметах… И это после десятков тысяч конных и пеших войск, артиллерии, подобия правительства и гражданской администрации и многого, многого иного. Итог выразителен, но закономерен:
Нестор Махно пережил махновщину, тем более свою «махновию».
О последних неделях пребывания Махно и махновцев на Украине почти ничего достоверного не известно. Из всех старых сподвижников около перераненного батько остался только Левка Задов. Он и ушел с Махно за кордон, но уже в 1924-м вдруг возвратился в СССР. Был он еще молод – 1893 года рождения. И тут начинается самое любопытное: махновского обер-палача не только не казнили, но даже – взяли на штатную должность в Одесское – «на родине», так сказать, – ГПУ. Там он и прослужил до конца 30-х, когда в советских верхах, в том числе и своих, чекистских, начали убивать всех без разбора. Однако сын Левки Задова, носивший подлинную фамилию отца – Зиньковский, стал офицером советского Военно-Морского Флота, уже после войны вышел в отставку в звании капитана первого ранга. Никаких данных нет, но можно предположить, что Задов был «внедрен» к Махно «органами» еще в самом начале махновского движения… Вполне возможно: ВЧК и не такие мероприятия проводила. Ныне, как сообщалось в печати, Лев Задов тоже реабилитирован…
В середине лета стало ясно: долго гулять Махно и остаткам войск его не придется. Как всегда, Нестор Иванович не колебался в принятии крутых решений. 13 августа, преследуемый со всех сторон,
Преследуемые по пятам, махновцы отходили в сторону румынской границы. 22 августа Махно получает новое пулевое ранение – в затылок, правда скользящее, но довольно болезненное. Его кое-как вынесли из боя 26-го в стычке с красными уцелевшая махновская сотня опять понесла потери, но Махно, не утратив от боли и потери крови присущей ему твердости воли, вновь ускользает от преследований, круто поменяв свой маршрут, и 28 августа переходит Днестр – в Румынию.
Но здесь уже открылась совершенно новая глава в судьбе Нестора Махно и его молодой супруги.
Теперь самое время возвратиться к «Автобиографии» Галины Андреевны Кузьменко, уже цитированной в начале книги; автограф она отдала мне в 1968 году:
«В августе 1921 года вместе с мужем в составе небольшого отряда перешла через Днестр в районе Бельцы и попала в Румынию. Весной 1922 года из Румынии перебралась вместе с мужем и десятью (наверху слова написано – «несколько». – С. С.) сотоварищами в Польшу, где была посажена в лагерь Щалково. Я снеслась с советской миссией в Варшаве. Здесь вскоре польские власти меня, мужа и еще двух товарищей обвинили в подготовке вооруженного восстания в Восточной Галиции с целью оторвания таковой (Галиции) от Польши и присоединения к Советской Украине и посадили в тюрьму в городе Варшаве. В тюрьме мы просидели 14 месяцев, после суда были все освобождены. В тюрьме я родила дочь Елену 30 октября 1922 года.
По освобождении из тюрьмы мы с мужем переехали из Варшавы в город Торн (это в Восточной Пруссии тогдашней Германии. – С. С). Через несколько месяцев, в 1924 году, из Торна выехали в город Данциг с намерением через Берлин переехать в Париж. В Данциге мы были арестованы. Немцы выразили недовольство тем, что Махно с 1918 года со своими отрядами изгонял немцев-«колонистов» из Украины. Мужа заключили в крепость, а меня в тюрьму. Через несколько дней я с ребенком была освобождена и уехала через Берлин в Париж. Через год приблизительно муж бежал из данцигской крепости и тоже прибыл в Париж. В Париже он понемногу работал на разных работах, то декоратором на киностудии, то сапожником, то в редакции анархистской антимилитаристской газеты, то занимался плетением туфель, то оставался без работы. Сотрудничал в анархистском журнале «Дело труда» и писал свои мемуары. Много и подолгу болел, он был болен туберкулезом еще с царской каторги, и в июне 1934 года умер от туберкулеза.
Я в Париже также работала то на фабрике, то в швейных мастерских, то поваром, то репетитором. Работала также в 1927 – 28 году в одной советской организации «СУГУФ» (Союз украинских громадян у Франции) в качестве экспедитора газеты «Українськи Вісти», заместителя секретаря «СУГУФА», пока газета не была прикрыта и всем главным участникам организации не было предложено покинуть пределы Франции. Прожила я в Париже до 1943 года, оставаясь последние годы безработной. В 1943 году, во время второй мировой войны, я переехала из Парижа в Берлин, где жила и работала в то время моя дочь. После занятия Берлина русскими, 14 августа месяца 1945 года я с дочерью были задержаны и в конце 1945 отправлены в киевскую тюрьму. В августе 46 года я была осуждена ОСО по ст. 54, пункту 13 на восемь лет ИТЛ, которые и отбывала в Дубравлаге. По окончании срока 15 августа 1953 года меня задержали еще около девяти месяцев и освободили только 7 мая 1954 г., после чего я прибыла в г.Джамбул».
Даты и подписи в этом документе нет. Написано чернилами рукою Г. Кузьменко. Вверху листа пометка: «По возвращении для ОВИРа».
В книжном издании этот документ здесь публикуется впервые. Грустно, тяжело его читать. Трагический итог деятельности Нестора Махно как политика нам уже ясен, однако, полезно и поучительно проследить его жизненный путь до конца. Источников тут крайне мало, они скудны и не всегда достоверны, последуем же далее по канве биографии Махно, очерченной его супругой, по сути единственным свидетелем последних лет его жизни. К счастью, ее рассказы сохранились для нас всех.