Под чистыми звездами. Советский рассказ 30-х годов
Шрифт:
«Нет, вор…»
Кто-то постучал в окно.
— Митрофан Селиверстыч, спишь, что ль? — послышался знакомый вкрадчивый тенорок Захарки.
Митрофан соскочил с печки, подошел к окну, отодвинул створку. Захарка стоял с фонарем.
— Тараска сумку обронил, слыхал? — спросил он.
— Сказывали…
— Ты в город ездил… Дай, думаю, зайду. Может, тебя кто на лошади обогнал…
«Все знают, что я ездил в город, — встревожился Митрофан. — Распытывает… хитрый… Отдам сумку, — решил он. — Но как ее теперь возвращать,
— А тебе чего ж беспокоиться? — спросил он, злобясь на себя.
— Да ведь наши капустные деньги в сумке! Три тысячи.
Как не тревожиться? — удивленно сказал Захарка. — Выходит, мы зазря целое лето на огороде работали? Мало ли жадных людей. Найдет сумку — и прощай!
— А сам нашел бы, поди, и не заикнулся б…
— Я-а?! Вот провалиться! Что ты, Митрофан Селиверстыч?! — обиженно воскликнул Захарка. — Да разве такие деньги можно? Я тому человеку голову проломлю! Я…
— Рассказывай сказки, — подзадоривал Митрофан.
— Я это давно кончил, Митрофан Селиверстыч! Истин бог! — сказал Захарка. Он поставил фонарь на землю и перекрестился. — Третий год в колхозе… честно… праведно… Ни одной травинки чужой не тронул…
«Как же теперь вернуть сумку? — раздумывал Митрофан. — Одно остается — подкинуть Тарасу…»
— Зарок себе дал, Митрофан Селиверстыч, — взволнованно говорил Захарка. — А случись мне ехать сегодня из города, всякий бы заподозрил… На тебя-то не подумают…
— А ты куда с фонарем?
— Хочу по дороге пройти, поискать, — ответил Захарка и медленно зашагал по улице.
Митрофан в мучительном раздумье смотрел на уплывающий желтенький огонек фонаря.
Нет, в нем, Митрофане, тоже сидит вор… Притаившись, он жил в нем незаметно, подстерегая, выжидая удобного случая…
Этот вор хитрее и опасней Захарки: пренебрегая подковой, чужим снопом, бруском для точки косы, притворяясь неподкупным и честным, этот большой вор терпеливо ждал, пока Тарас не обронит сумку с деньгами… А если завтра случится найти не три тысячи, а сто тысяч? Может быть, тогда заговорит самый крупный — третий вор, который пока молчит?
Митрофан быстро натянул валенки, полушубок и вышел во двор. Он вытащил из соломы сумку, сунул в нее пачку денег, теплую, впитавшую в себя жар его тела, и побежал догонять Захарку. Он чувствовал себя легко, будто освободился от тяжкой ноши. «Я тебя изловлю сейчас… Узнаю, какой ты есть праведник», — злорадно подумал он, завидев вдали мерцающий огонек фонаря.
Бросив сумку в канаву, возле дороги, он притаился за кустом. Огонек, покачиваясь, мигнул и исчез.
«На луг свернул», — догадался Митрофан. Его трясла лихорадка. Он не сомневался, что Захарка, найдя сумку, присвоит ее себе, он желал, чтобы и в Захарке проснулся большой вор.
Тогда Митрофан выйдет из-за куста и крикнет: «Стой, Захарка, вор!»
Ждать пришлось долго. Митрофан
Наконец из-за поворота показался огонек и медленно поплыл навстречу, как бы ощупывая дорогу.
«Стал бы он так для Тараски стараться», — усмехнулся Митрофан, предвкушая торжество. Захарка прошел совсем близко, Митрофан видел даже новые круглые заплаты на его стареньком полушубке. Огонек замер у канавы и вдруг стремительно покатился по дороге в деревню.
— Стой! — сдавленно крикнул Митрофан, но Захарка, видимо, оглох от радости.
Митрофан погнался за ним, стараясь не упустить из виду тающую желтую точку фонаря, но споткнулся, упал, а когда поднялся, огонька не было.
«Молчком бежит… стало быть, спер!» — обрадованно подумал Митрофан и тотчас же услышал звонкий крик Захарки:
— Нашел! Нашел!!
На деревне залаяли собаки, заскрипели на ржавых петлях двери. Люди проснулись, разбуженные пронзительным криком Захарки.
Когда Митрофан, запыхавшись, ввалился в избу Тараса, она уже была полна народа. Маленький, рыжий, с зелеными глазками, Захарка вертелся по избе и, показывая всем сумку, бессвязно лепетал:
— Возле барсучьих нор… Братцы! Канава там… У меня аж сердце захолонуло!
— Хорошо, что на честного человека попала, а то поминай как звали, — сказал Карп.
В избу, пошатываясь, вошел Тарас и рухнул на лавку.
— Получите, Тарас Васильевич! — торжественно проговорил Захарка, передавая сумку.
Тарас упал на колени и глухо сказал:
— От позора спас… Век не забуду!
— Коммунистически, — с достоинством произнес Захарка, заикаясь от волнения. — У нас в колхозе нет воров. — И посмотрел на Митрофана: — Верно, Митрофан Селиверстыч?
Митрофан смущенно сдернул шапку и низко поклонился Захарке.
1937
Александр Серафимович Серафимович
Бригадир
Мы сидим с ним в горячей голубоватой тени наметанного скирда. Вдали недвижно стоят два комбайна. Земля голубовато парит. Комбайнеры, трактористы — кто раскинулся на еще сыроватой земле и тяжело, лицом вниз, спит, кто, полуголый, латает рубаху. Ждут, пока подсохнет хлеб после бурного ливня, чтоб опять закипела работа.
У него свислые усы и ослепительные зубы.
А на бронзовом лице навсегда застыла не то непотухающая дума, не то навеки неизбывное воспоминание. Он — крепкий, умелый, никому не спускающий бригадир.
— Так что, товарищ Сарахвимыч, зубами от смерти отодрался.
Я глянул, зубы у него блеснули из-под усов.
А лицо все такое же твердо застывшее, и никогда не смеющиеся глаза. Ему под пятьдесят.
— Как это? Когда?
Он поглядел вдаль. Степь все так же голубовато дрожала и волновалась.