Под чужим небом
Шрифт:
Антонина Николаевна собрала на стол, поставила бутылку ханжи. Ермак Дионисович выпил одну рюмку за встречу и больше не стал, сославшись на больной желудок. Ростислав, видимо, любил выпить. Несмотря на предупреждающие взгляды жены, он опрокидывал рюмку за рюмкой, ни чуточки не смущаясь тем, что гость отказался от выпивки. Правда, хмелел он медленно.
— Ты хотел похвастаться делами союза. Слушаю. — Ермак Дионисович придержал руку Ростислава, снова потянувшуюся к бутылке.
— Зачем хвастаться? Как есть доложу... Сколько лет мы не встречались? Десять! Ого, тогда мы только начинали,
— Нет, не слышал, — честно признался Таров.
— Не знаете Вонсяцкого!?
— Ну что ты привязался к человеку. Почему все должны знать вашего Вонсяцкого, — вмешалась Антонина Николаевна, — взялся рассказывать — рассказывай... i
— Хорошо, кисынька. Ты у меня умница, ты всегда и во всем права. Вонсяцкий — фюрер «Всероссийской фашистской организации...»
— А кем же Родзаевский теперь?
— Константин Владимирович? Он генеральный секретарь объединенной фашистской организации в Китае, Японии, на Дальнем Востоке, вообще... Мы завязали деловые контакты с нашими единомышленниками в Германии, Италии, во Франции, с «союзом младороссов...» В распоряжении Родзаевского эскадроны, полки... Сам генерал Араки по ручке здоровается с ним. А вы спрашиваете, кто такой Родзаевский!
— Чем же вы теперь занимаетесь? — спросил Таров, пользуясь пьяной словоохотливостью Батурина.
— Мы? Чем занимаемся? Выпускаем газеты, листовки, пропагандируем фашистские идеи, расширяем наши ряды, создаем и обучаем легионы, которые пойдут освобождать Россию... Золото из жидов вытрясаем...
— Это как понимать?
— Так и понимать. Ночью заходим в дом к богатому жиду, увозим его за город и держим до тех пор, пока родственники не доставят выкуп...
— И ничего, сходит вам это?
— Сходит... На хунхузов списываем. Публикуем заметки о хунхузах-грабителях...
Таров с болью в сердце слушал пьяную болтовню Батурина. От прежнего Славки, доверчивого и стеснительного, не осталось ничего. Перед ним сидел фашист, готовый выполнить любой приказ своих хозяев. Если когда-то поджоги и стрельба холостыми патронами были почти игрой для Славки, то теперь поджоги и убийства — профессиональное занятие Батурина. «Что ж, совесть не появляется с возрастом, как борода, — вспомнил он фразу из какой-то японской книги. — Значит, у Славки не было совести. Просто я ошибался в нем», — с горечью признал Таров.
Не в силах дальше выносить бахвальства Батурина, Ермак Дионисович поблагодарил хозяйку за угощение и распрощался.
Дождь усилился. Ни плаща, ни зонта у Тарова не было. Несколько дней тому назад в универсальном магазине Коврова купил костюм из темно-серого трико. Но в те минуты он не думал ни о костюме, ни о холодном потоке, падающем на непокрытую голову — шляпу Ермак Дионисович еще не успел купить. Все его мысли были сосредоточены на Батурине и на том, о чем он рассказывал с таким бесстыдством. «Видно, фашисты развернули активную работу среди русских эмигрантов в Маньчжурии, — думал Таров, — если сумели создать полки и эскадроны...»
Таров аккуратно ходил на службу. Иногда, очень редко, к нему обращались офицеры ЯВМ за справками о структуре правительственных учреждений СССР, об экономических показателях по отраслям народного хозяйства; о взаимоотношениях, правах и обычаях советских людей. Литература, которой были забиты стеллажи, давала ответ почти на все вопросы. Как видно, библиотека собиралась в течение многих лет. Там были сборники, справочники, кодексы, словари, брошюры — то есть книги, содержащие обобщенные сведения о политике и экономике страны, поясняющие советские законы и наиболее значительные явления в жизни советского общества. Нижние полки были начинены подшивками «Ведомостей Верховного Совета СССР».
Ермак Дионисович любил копаться в книгах, и эта сторона службы даже доставляла ему удовольствие, он забывал, что находится на чужбине.
Таров хорошо понимал: отгороженный этими стеллажами от оперативной работы миссии, он вряд ли сумеет достичь поставленной перед ним цели — раскрыть планы подрывной деятельности японской разведки против Советского Союза.
Обдумав создавшуюся ситуацию, Таров решил встретиться и посоветоваться с Михаилом Ивановичем. Тем более, что наступил назначенный инструкцией момент встречи.
Ермак Дионисович часа два петлял по городу и, убедившись, что слежки за ним нет, свернул на многолюдный Большой проспект, где теперь жил доктор. Как-то проходя мимо, Таров увидел знакомую вывеску на русском и китайском языках: «Доктор М. И. Казаринов. Венерические болезни».
Дверь открыл сам Михаил Иванович. Они прошагали по длинной, слабо освещенной веранде — впереди шаркал тапочками без задников низкий и круглый, как шар, доктор, а следом за ним бухал тяжелыми солдатскими ботинками похудевший, казавшийся еще выше ростом Таров — и вошли в приемную. После десятилетней разлуки старые друзья и соратники крепко обнялись и расцеловались.
— Но, выпутался? — спросил Казаринов, не выпуская Тарова из объятий.
— Вроде бы, — сказал Ермак Дионисович, растроганный теплотой встречи.
— Пытали?
— Было маленько. Два раза применяли «чайник». Это такая процедура: кладут на спину и из чайника льют воду в нос. Больно, дыхание захватывает.
— Сволочи!
— Мой следователь, поручик Юкава, сказал, что пытка во все времена была лучшим средством получения признания...
— Это он, должно быть, оправдывался перед тобой и перед своей совестью. Проходи, садись. Впрочем, их генеральный штаб недавно издал документ, который называется «Основное положение о допросе военнопленных». Там прямо записано, что полезно применять пытку. Одним словом, узаконили... А вообще, что он за человек, Юкава?
— Палач и лицемер. Притворяется добропорядочным простаком, а на службе... садист.
Михаил Иванович принес электрический кофейник, сливки, хлеб, холодную говядину, нарезанную тонкими ломтиками, печенье, сахар. Пока хлопотал, накрывая стол, Таров рассматривал доктора, пытаясь найти происшедшие изменения. Волосы побелели, темными остались одни брови. Пополнел, но по-прежнему бодрый и подвижный.
Весь вечер Ермак Дионисович еле успевал отвечать на вопросы Казаринова, ведь Михаил Иванович прожил вдали от родины больше двадцати лет.