Под чужим знаменем: Курсант из Дабендорфа
Шрифт:
Остапчук перевел дыхание и продолжил:
– В 40-ом, помню, сестре купили пальто за 200 рублей. Когда я уже работал. Это для нас были такие деньжищи. Но выбора не было. Ей ходить стало не в чем. Она так тогда радовалась. Да что она – все мы были счастливы от этой покупки. И ты говоришь о том, что я должен любить эту власть? Работать с утра до позднего вечера. И не пикни, что ты чем-то недоволен!
– Оно так, – согласился Серега Осипов. – Я сам помню. Про колбасу мы только слыхивали, но не ели. Не то, что в Москве. А одежду я за отцом донашивал.
Андрей ничего не ответил им. В их московской жизни ни у него, ни у его друзей проблем такого характера не было. И сейчас он не мог возразить этому киевскому парню, что с такой злостью поносил большевиков.
– И все бы ничего! – продолжал Остапчук. – Но я читал в учебниках по истории, как плохо жили при царе рабочие. И там хватили Ленина и Сталина за новую и счастливую жизнь, которую они подарили простому человеку. Но на деле я этой счастливой жизни не видел. Говорили нам учителя, что Сталин думает про нас. Но про мать мою кто думал?
– Какое там! – поддержал Остапчука Игнат Васильев. – Подумал он! Может для москвича все и хорошо было. Моя бабка пятерых детей имела и без мужа их поднимала. В 29-ом году сдала она одну комнату приезжему инженеру в квартирке нашей. Чтобы детей накормить и внуков. И мы все 8 человек в одной комнатушке ютились. Так соседка, курва, настучала в милицию. Пришел участковый и орал на бабку, что де она наживается на горе трудящихся и жильем государственным спекулирует. Бабка у него в ногах валялась, прощение вымаливала, дабы дело не завел. Домишко государственным был.
– И что? – спросил Остапчук.
– «Пожалел» он её и всего лишь из квартиры выбросил. И пошли мы все по чужим углам скитаться. И чего изменилось то? При царском режиме у дома был хозяин. Его эксплуататором окрестили и дома лишили. А потом стал домик народным. Народу, стало, принадлежать он стал. Вот моя бабка как многодетная и стала в двух комнатках жить. А потом её выбросили из квартиры. Из народной значит. Так в чем разница? Скажи мне, Рогожин, ты умный.
– А что я сказать могу? Не знаю.
– На фронте я воевал честно. Но где справедливость? И там её нет. Крысы штабные и пороха не нюхали, а орденами украсились. И жены у них походные. А меня едва в штрафбат не упекли из-за этого.
– Из-за девки что ли? – усмехнувшись, спросил Серега.
– Из-за медсестрички, – стал рассказывать Игнат. – Её Машей звали, и давала она всем. Говорила, что ей нас жалко. Так и помрем женской ласки не изведав. А нам чего? Каждый день жизнью рисковали.
– И что случилось? – Андрей вернул Игната к сути рассказа.
– Дак полковой переводчик, капитан, на неё глаз положил. Но мужик он дохловатый, очкарик такой. И стала она больше ко мне бегать.
– Стало, не только из жалости давала тебе? – засмеялся Иван.
– Ну, мне не только, – ответил на шутку улыбкой Игнат. – Я ведь баб то на своем веку повидал. Мне на баб везло. Может оно от того, что я видный такой. Да и в койке кое-чего могу. А на фронте какие бабы? Кое-когда перепадали медсестры
– И что капитан-очкарик?
– Приревновал и особисту меня сдал, за разговоры якобы антисоветские. Думал в штрафбат отправят на три месяца. Но тот мужиком оказался толковым и все понял. Да и в роте я был солдат не из последних.
– А к немцам как попал?
– Противно стало. Мы высотку штурмовали одну. А там власовские пулеметчики засели. Эх, и молотили они наших! Позиции выбрали, что надо и сдаваться не собирались. Сами знаете, как их принимают большевики. Замполита убило, и эта гнида очкастая стал нам пламенные призывы читать вместо него. И так мне тошно стало. Сунул я ему кулаком в рыло! И как сунул!
Игнат махнул рукой, изображая, как он вырубил капитана.
– А затем мы пошли, а новую атаку и там я власовцам и сдался. Ушел от большевиков.
– Из-за одного капитана? – удивился Андрей.
– Да все налегло как-то, – отмахнулся Игнат. – Все одно на другое. Вот и ушел. Да, что вспоминать. Скажите лучше, вы баб здесь видали?
– Баб? – спросил Серега. – Каких баб?
– Дак связистки рядом с нами. Несколько дней назад их сюда перевели. Там есть две такие! Пальчики оближешь.
В казарму вошел поручик Минаков.
– Все языками чешете? – он засмеялся. – Ну да это дело неплохое. Вам нужно узнать друг друга получше. Вам в бой идти вместе. И мне с вами. Рогожин!
Андрей поднялся.
– Пойдем со мной. Есть дело по части перевода.
– А вы, господин поручик, немецкий забыли? – спросил Андрей.
– Разговорчики! Не рассуждать…
***
Дабендорфская школа РОА.
Апрель,1944 год.
Барон фон Дитмар.
Штурмбаннфюрер 7 барон Макс Ульрих Готтлоб фон Дитмар сыграл в судьбе Андрея Рогожина заметную роль. Можно было бы назвать его орудием рока, ибо если бы не он, то многое сложилось бы для Рогожина совсем не так.
Дитмар служил в апреле 1944 года в РСХА 8 в 3-м управлении в службе Внутренней СД, в отделе III B 2, который занимался национальными меньшинствами. Его начальником был штандартенфюрер (полковник) Вольф Цорн.
7
Штурмбаннфюрер СС – майор, звание использовалось в качестве звания заместителей руководителей территориальных подразделений СС – штурмбаннов (SS Sturmbann). В штурмбанн входили четыре небольших подразделения – штурме (SS Sturme), приблизительно равных по численному составу армейской роте (от 54 до 180 чел.)
8
РСХА – Главное управление имперской безопасности.