Под деревом зеленым или Меллстокский хор
Шрифт:
– Брось, отец, ты просто повторяешь то, что целый свет говорит.
– Целый свет в общем-то частенько дело говорит, Дик, - он знает, что к чему.
Дик окинул взглядом просторы давно заложенного его владельцем имения.
– Вот если бы я был такой богатый, как помещик, - да только он сам гол, как сокол, - я бы тогда поговорил с Фэнси кой о чем.
– Я бы тоже этого хотел, сынок, от всего сердца. Ну что ж, делай как знаешь, у тебя своя голова на плечах. Красотка шагнула вперед.
– Ну, а что, отец, если бы, - тпрру, Красотка!
– если бы я и в самом деле немножко думал о ней и если бы она
– Конечно, она ничего себе, кто говорит. Когда соберешься жениться, бери любую порядочную девчонку - она будет ничем не хуже других; в главном-то они все одинаковые, разница только в пустяках. Само собой, она ничего себе, одного я в толк не возьму, - зачем молодому парню вроде тебя, что живет дома припеваючи за спиной у отца с матерью, которые послали его в такую хорошую школу, что даже другим детям обидно, - зачем ему гоняться за девицей, которая ищет мужа с денежками, зачем ему бросать привольную жизнь, взваливать себе на шею такую обузу и мыкаться с женой и детьми, когда у самого нет ни кола, ни двора, ни гроша за душой, - убей меня бог, не пойму, зачем ему это нужно, вот тебе и весь мой сказ, сынок.
Дик посмотрел на уши Красотки, потом на холм, но ни один из встретившихся его взгляду предметов не подсказал ему ответа на этот вопрос.
– Да, наверное, затем же, зачем это было нужно тебе, отец.
– Ах, черт, тут ты меня поймал, сынок!
– восхищенно воскликнул возчик, у которого была достаточно широкая натура, чтобы оценить артистический щелчок по носу, даже если этот нос - его собственный.
– А я все-таки кой о чем спросил ее по дороге, - сказал Дик.
– Да ну? Силы небесные, вот твоя мать обомлеет! Ну и что же? Она, само собой, согласна?
– Я не спрашивал, пойдет она за меня или нет; дай ты мне договорить и объяснить, что мне непонятно. Я просто спросил, нравлюсь ли я ей.
– Фьюю!
– Она четверть мили молчала, а потом сказала, что не знает. Вот мне и непонятно, как это понимать.
Последние слова были произнесены с твердостью человека, который решил, стиснув зубы, пренебречь насмешками.
– А понимать надо так, - веско произнес возчик, - что понимать пока нечего. Что ж, Дик, не буду кривить душой и скажу тебе честно - отец ее побогаче нас, и я не откажусь от такой невестки, если уж без невестки не обойтись.
– Но что же все-таки, по-твоему, она хотела этим сказать?
– упорствовал неудовлетворенный Дик.
– Отгадчик я плохой, Дик, тем более что дело без меня было; да и то сказать, кроме твоей матери, я сроду ни с кем таких разговоров не вел.
– А что сказала мать, когда ты ее спросил?
– осведомился Дик.
– У нас все было по-другому.
– Но все-таки разницы большой нет.
– Ну, если так - дай бог памяти, что же она сказала? Погоди. Я, значит, смазывал свои рабочие башмаки прямо на себе и стоял наклонившись, а она в это время - порх мимо садовой калитки, точно этакий листочек. "Энн", говорю, и тут... Да нет, Дик, это тебе не поможет: уж больно мы с твоей матерью были чудн_о_й парой, по крайней мере половина пары была чудн_о_й, я то есть, а мать твоя не то чтоб очень уж была красивая, а в обращении приятная.
– Не важно. Значит, ты сказал: "Энн..."
– Значит, я сказал "Энн"... "Энн, - говорю, а сам наклонился еще ниже и знай надраиваю башмаки, - пойдешь за меня?.." А что было дальше, и не помню - больно много с тех пор времени прошло. Может, твоя мать вспомнит - у нее на это дело память покрепче будет. В общем, в конце концов мы как-то поженились. Свадьба была на страстной, во вторник, - и в этот же день Меллстокский клуб устроил шествие, и весь народ вывалил на улицу. А денек выдался замечательный - солнце пекло на славу. Вовек не забуду, как я вспотел по дороге в церковь - и от жары и со страха. Да ты не горюй, Дик, пойдет за тебя Фэнси, с другим не убежит - как бы не так.
– Не знаю, - отозвался Дик, похлестывая Красотку по крупу особым манером, что отнюдь не следовало расценивать как предложение сдвинуться с места.
– А тут еще священник Мейболд - тоже мне поперек дороги стал.
– А что Мейболд? Неужто она вбивает в твою доверчивую голову, что он в нее влюблен? До чего ж эти девчонки много о себе понимают!
– Нет, нет. Но он к ней зашел, и она так на него посмотрела и на меня так посмотрела - совсем по-разному, и когда я уезжал, он подвешивал ей клетку с канарейкой.
– Ну а отчего бы ему не подвесить ей клетку? Что в этом такого, черт подери? Слушай, Дик, я не говорю, ты трус, но что ты совсем спятил, так это как пить дать.
– А, чего там!
– Ну и что ж ты думаешь делать, Дик?
– Не знаю.
– Тогда я тебе еще одну новость скажу. Кто, ты думаешь, виноват, что наш оркестр выгоняют из церкви? Тебе сказали?
– Нет. А разве не священник?
– Шайнер, вот кто. Он влюблен в твою Фэнси, и ему, видишь ли, хочется, чтобы она сидела за этим несуразным инструментом и стучала пальчиками по клавишам.
При этом известии грудь Дика стеснили противоречивые чувства.
– Шайнер дурак! Хотя нет, не в этом дело. Не верю я этому, отец. Да ведь Шайнер никогда бы не решился на такое, не спросясь ее. Значит, он с ней поговорил и увидел, что она не против... Нет, это все выдумки.
– А кто говорит, что она против?
– Я.
– Вот ты-то и есть дурак.
– Почему же, отец?
– Она когда-нибудь тебе говорила, что ты ей больше по сердцу?
– Нет.
– Ну и ему небось не говорила. Не знаешь ты, Дик, что за штучки эти девчонки, черт бы их побрал. Она будет клясться, что жить без тебя не может, и ведь вправду жить без тебя не может и любит тебя без памяти, а все-таки возьмет и стрельнет глазами в другого парня, даром что любит тебя без памяти.
– Она меня вовсе не любит без памяти, и в него тоже глазами не стреляла.
– Так, может, она любит его, а в тебя стреляла глазами?
– Не знаю я, как все это понимать, - мрачно сказал Дик.
– А я одно понимаю, - сказал возчик, усаживаясь поудобнее и взмахивая кнутом, - не можешь разобраться, что у девушки на уме, значит, тебе на роду написано быть холостяком. Но-но, Веселый!
И фургон поехал своим путем.
Дик решительно натянул вожжи, и его повозка осталась на месте. Неизвестно, сколько времени лошадь, повозка и человек пребывали бы в этом неподвижном состоянии, если бы, сопоставив все горестные события, Дик наконец не пришел к мысли, что надо что-то делать, а простояв на дороге всю ночь, он отнюдь не улучшит своего положения.