Под гнетом страсти
Шрифт:
— Сейчас видно, что ты не проскакала сегодня верхом часа два.
— Отчего это?
— Потому что ты, кажется, собираешься совершить длинную прогулку, тогда как мне страшно хочется сесть!
— Сядем, если хочешь, к тому же так нам будет удобнее говорить.
— Ах, правда! — бросила Юлия на сестру беспокойный взгляд. — Тебе нужно со мной говорить?
Сестры уселись.
— Да, и очень серьезно! — заметила графиня.
— Ты меня пугаешь! — засмеялась молодая девушка.
— Тем хуже, так как мне нужно твое доверие.
— Мое доверие?
— Да, и совершенная откровенность, — прибавила Надежда Сергеевна, нежно пожимая ей руки.
— В таком случае, спрашивай меня.
Графиня на минуту задумалась.
— Ты знаешь нашего отца, — начала она. — Он прекрасный человек, очень умный, любит нас всем сердцем, но вместе с тем, он человек светский, еще очень молодой душой, относящийся с большим доверием, что, впрочем, вполне основательно, к правилам чести и гордости, традиционным в нашей семье, и также к строгому воспитанию, полученному нами при нашей доброй матери… — При последних словах голос Надежды Сергеевны дрогнул. — Он занимается нами не более, как с его характером может заниматься светский человек молодыми девушками, такими, как ты, и какой я была два года тому назад.
— Конечно, — перебила Юлия, немного удивленная этим предисловием. — Папа всегда так хорошо относится к нам, что я считаю для себя праздниками быть с ним.
— Я это понимаю, и он этого вполне заслуживает. Только видишь ли, когда наша мать три года тому назад умирала, то, несмотря на мою молодость, знаешь, что она мне сказала? Знаешь ли, какие были ее последние слова? "Наблюдай за своей сестрой; меня не будет, а мужчине трудно знать и предвидеть многое, я знаю, что ты благоразумна не по летам, Надя. Я отдаю счастье Юлии в твои руки".
— Значит, — вскричала Юлия, бросаясь на шею своей сестре, — ты должна быть довольна, потому что я счастлива!
XI
ДВЕ СЕСТРЫ
Надежда Сергеевна в свою очередь поцеловала сестру и продолжала:
— Таким образом, моя дорогая, для твоего же добра я должна обратить твое внимание на одну черту в характере нашего отца, а то ты можешь попасть впросак… Если ты будешь предупреждена, то тебе легче будет избежать столкновения с этой чертою…
— Ты говоришь сегодня загадками. Говори яснее, если хочешь, чтобы я тебя понимала.
— Я буду ясна. Наш отец гордится своим именем; в обыденной жизни он не высказывает этой гордости, но она руководила, руководит и будет руководить им во всех важных случаях его жизни.
На минуту водворилось молчание.
Юлия стала взглядывать на сестру с видимым беспокойством.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросила она.
— Потому что, живя вдали от отца, ты можешь не знать или. не придавать этому должного значения. Ты немного легкомысленна… Это свойственно твоему возрасту… Я тебя в этом не упрекаю… Видя, например, с какой приветливостью и утонченной любезностью наш отец принимает г-на Боброва, сына сельского дьячка, достигшего хорошего положения своим трудом и личными достоинствами, ты можешь подумать, что в глазах князя Облонского не существует никакой разницы между Виктором Аркадьевичем и другими знакомыми — из аристократического круга Москвы и Петербурга, которых он принимает в своем доме.
— Действительно, — с нескрываемой иронией отвечала Юлия, покраснев до ушей. — Было бы несправедливым не установить какую-нибудь разницу между ним и ими. Виктор Аркадьевич рисковал своей жизнью, спасая жизнь моему шурину, а твоему мужу. Мы все ему обязаны, и мы были бы неблагодарными, особенно ты, милая Надя, если бы не относились к нему с исключительным расположением.
— Ты совершенно права, — возразила графиня, все тем же спокойным тоном. — Я лично отношусь к нему с признательностью, которую ничто не уменьшит… С того дня, когда он спас жизнь моему мужу, он сделался… как бы моим братом, и мое расположение не изменится к нему… что бы ни случилось.
— Вот видишь…
— Но наш отец…
Юлия быстро перебила ее:
— То отличие, с каким он принимает его, хотя он и не принадлежит к аристократической семье, служит очевидным доказательством, что он ему не менее благодарен, чем мы.
— Наш отец, — продолжала Надежда Сергеевна, — относится к нему с глубокой признательностью и исключительным уважением. Если бы пришлось рисковать жизнью, чтобы спасти его, он бы это сделал без малейшего колебания. Если бы нужно было помочь деньгами, влиянием, поверить ему самые важные тайны, оказать ему серьезную услугу, он также бы исполнил все это, не колеблясь. Но…
— Но?
— Он бы не отдал за него свою дочь!
Юлия быстрым, невольным движением отшатнулась от сестры.
— Я не знаю, к чему ты все это мне говоришь? — холодно сказала она.
Голос ее дрожал. Графиня Ратицына взяла ее за обе руки, притянула к себе и пристально посмотрела ей в глаза.
— Жюли, — медленно спросила она, — можешь ли ты мне поклясться, что действительно не знаешь?
— Уверяю тебя…
— Смотри! Я не замечала тебя до сих пор во лжи…
— Что же ты, наконец, думаешь? — тоном, в котором звучали досада и плохо скрытое смущение, вскричала Юлия.
— Я буду думать то, что ты мне скажешь.
— Ты просто невыносима!
— Нет, я только люблю тебя. Я поклялась наблюдать за тобою… на меня напал страх, и я имею подозрения, я тебя предупреждаю — вот и все. Я говорю тебе: не иди навстречу несчастью.
— Какому несчастью?
— Несчастье любить и быть любимой безнадежно.
— Прежде всего, если он меня любит, то это не моя вина! — воскликнула молодая девушка.
— Нет, немножко и твоя. Любят только тогда, когда есть поощрение…
— Значит, ты поощряла графа Льва?
— Это мой секрет, — отвечала Надежда Сергеевна, улыбаясь.
— А если я тебе отвечу так же.
— Это будет признанием.
— Понимай, как знаешь.
— Значит, он тебя любит?
— Что же тут удивительного?
— Конечно, ничего. А ты любишь его?
— Право, не знаю.
— Но ты не уверена, что не любишь его?
— Господи! Что же ты хочешь, чтобы я ответила тебе, что я его ненавижу?
— Нет, я хочу, чтобы ты ответила мне только правду.