Под грязью - пустота
Шрифт:
У кукловодов не бывает такого, чтобы куклы перестали подчиняться. И не бывает, чтобы кукловода раздражала излишняя послушность и предсказуемость куклы. А его…
Если вдруг кукла переставала выполнять приказы, это значило только, что оборвалась веревочка, дергавшая марионетку. Нужно эту веревочку восстановить. Или протянуть новую. Бывало, что кукла становилась слишком тяжелой и обрывала все нити управления. Тогда нужно было просто выбросить куклу, предварительно сломав, чтобы никто не смог ею воспользоваться.
Григорий Николаевич аккуратно заштриховал фигурку. Он вообще не любил марионеток. Он предпочитал ставить пьесу так, чтобы ниток не было вообще, чтобы куклы жили и действовали с предельной естественностью. Чтобы каждая из них имела свободу воли и выбора. И чтобы эта свобода приводила их к тому финалу, который задумал Григорий Николаевич.
И чтобы никто из зрителей не мог догадаться, когда заканчивается одна пьеса и начинается другая. Пусть актеры думают, что живут, пусть зрители думают, что видят заказанную постановку. Пусть. Только он один будет знать, что происходит на самом деле. Только он один.
Да. Сейчас он мог бы аплодировать себе. Все сложилось как нельзя лучше. Все получилось. Сработала многоходовка, задуманная еще несколько лет назад. Осталось совсем немного. Просто прибрать на сцене.
И такая вот пауза.
Григорий Николаевич задумчиво посмотрел на телефонный аппарат. Можно было, конечно, самому позвонить Хорунжему. И засечь где он сейчас находится. И приказать ему собрать группу в назначенном месте. Но это было бы слишком грубым приемом, будто он своими руками сложил кукол в ящик. Кроме этого, такая настойчивость могла бы просто спугнуть постоянно настороженного Хорунжего.
Нужно просто немного подождать.
Телефон подал голос. Как и следовало ожидать.
Григорий Николаевич поднял трубку:
– Да.
– Это Хорунжий.
– Слушаю.
– Я нашел Сашу.
Григорий Николаевич помолчал. Это было несколько неожиданно, хотя вполне возможно. Наблюдателя не нашли возле лесничества. Григорий Николаевич посмотрел на часы. Времени прошло не слишком много. Всего два часа. Слишком оперативно сработал Хорунжий.
– Ало! – напомнил о себе Хорунжий.
– Я слышу.
– Мне удалось найти его возле лесничества.
– Куда вы не могли попасть, не нарушив моего приказа.
– Я решил, что обстановка требует.
– Решили… – Григорий Николаевич чуть поморщился. Во всяком случае, это объясняет, куда подевалась группа, – Как он?
– Он… – Хорунжий замялся, и это немного насторожило Григория Николаевича, – он умер.
– Умер?
– Большая потеря крови. Плюс шок. Я успел
– Он сказал что-то важное.
– Да.
– Что именно?
Хорунжий промолчал.
– Что именно?
– Я не могу говорить об этом по телефону.
Григорий Николаевич услышал, как хрустнул грифель карандаша.
– Хорошо, приезжайте по адресу…
– Извините, лучше нам встретиться где-нибудь на улице. Как предыдущие разы.
– Вы можете перезвонить мне немного позже?
– Извините, но мне кажется, что у нас нет времени.
– Так серьезно?
– Вам решать. Мне кажется, что очень серьезно.
– Ладно, где вы сейчас находитесь?
– На окраине города.
– Как скоро вы сможете быть в районе площади?
– Самое позднее – через полчаса.
– Через полчаса встречаемся на старом месте.
– Да. Только…
– Что только?
– Я выйду только к вам. К вам лично.
– Все так серьезно?
– Вы это решите сами. У меня есть очень веские основания…
– Хорошо, не по телефону. До встречи.
Григорий Николаевич положил трубку. Что такого мог сказать Гаврилин перед смертью?
Что такого он мог сказать? Такого страшного, что даже испугал Хорунжего?
Григорий Николаевич встал из-за стола. Во всяком случае, через полчаса это будет известно.
Гаврилина жалко. Действительно жалко. Его смерть может внести некоторые сложности в отношения с Хозяином. С другой стороны, такой вариант рассматривался с самого начала. У Гаврилина был шанс. Он его не использовал. Отказало везение. Перед самым финалом. Еще бы пару часов.
Жалко. Григорий Николаевич снял с вешалки пальто, тщательно обмотал шею шарфом. Не хватало еще простудиться. Надел шапку. Окинул взглядом кабинет. Обратил внимание на исчерканный лист бумаги и сломанный карандаш. Неодобрительно покачал головой, вернулся к столу, аккуратно разорвал лист на мелкие кусочки, бросил их в корзину для бумаг. Сломанный грифель бросил туда же, карандаш поставил в стакан.
Вот теперь можно идти. Григорий Николаевич не любил беспорядка. На своем письменном столе в первую очередь.
Грязь.
Все они говорят только о его проколе. Только о том, что облажался Краб. Спина и затылок зудели от косых взглядов. В глаза ни одна сука не решится посмотреть. Боятся. Пока еще боятся.
За спиной могут говорить все что угодно, но если посмотреть им в лицо… Охранники в вестибюле отвернулись, отвели взгляды.
Суки. Боятся, что Краб увидит в их глазах себя. Как тогда, когда поперли его из армии. Точно также братья-офицеры отводили взгляды. И шарахались, как от заразного. Все сразу понимают, что от неудачника лучше держаться подальше. Неудачник может заразить.