Под игом
Шрифт:
— И зачем только эти бродяги лезут сюда, к нам?
— Как зачем? — с живостью подхватила Гинка. — Они приходят, чтобы здесь укрыться.
Стефчов с удивлением посмотрел на нее.
— Значит, по-твоему, Гина, дед Юрдан плохо поступил?
— Прекрасно поступил!.. Очень хорошо поступаете вы оба, и ты и мой отец… Можно подумать, что вы не болгары, а турки или христопродавцы какие-то… Вы подумайте только, за кого и за что идут на смерть эти люди!
Лицо у Гинки разгорелось, в глазах ее блеснул огонек.
— Одурела ты, дочка, совсем с ума сошла! — простонала ее больная мать.
—Значит, по-твоему, — злобно отозвался Стефчов, — если эти твои люди, эти патриоты, соблаговолят нас посетить, надо вывести им навстречу детей из училища, надо встретить их с песнями, распахнуть перед ними двери наших домов, может быть, пирогов им напечь, как некоторые готовили для них сухари?
— Я знаю, знаю все, что ты скажешь! — гневно прервала его Гинка. — Ну что ж, пейте их кровь, выдавайте их туркам, рубите их, режьте на куски, как вы вчера зарезали тех ребят!.. Видали вы, как мать Кандова грохнулась наземь посреди дороги?.. Ох, сестрица моя родная, ох, Лалка!.. Ах, боже, боже!.. Боже милосердный!..
И, прислонившись к стволу орешины, Гинка закрыла платком глаза, из которых ручьем полились слезы. Она плакала навзрыд. В этих внезапных рыданиях она изливала свое горе по убитым вчера повстанцам: но окружающие подумали, что она плачет о Лалке, имя которой назвала. Рада со слезами на глазах бросилась утешать Гинку. Упоминание об умершей дочери взволновало старуху Юрданицу; она тоже разрыдалась.
Все эти слезы и рыдания привели Стефчова в ярость; он понял, что женщины оплакивают убитых повстанцев.
Полицейский уразумел, о чем идет речь, и, подойдя к Стефчову и Хаджи Смиону, шепнул им:
— Слыхали? У Монастырской реки опять шляется какой-то клисурский бунтовщик.
— Как? Кто тебе сказал? — встрепенулся Стефчов.
— Цыганка Арабия видела его, когда рвала черемуху.
— Когда это было?
— Сегодня, в обед.
— Начальству сообщили?
— Не знаю.
— Необходимо как можно скорее дать знать властям, — пробормотал Стефчов, хватая свой фес, лежавший на траве. — Сегодня мы были на волосок от гибели, черт возьми… и вот опять какой-то негодяй прилез!
— Он и есть, дело ясное, — неожиданно проговорил Хаджи Смион.
— Кто? — спросил Стефчов.
— Граф… Я же говорил, что он жив.
— Тем лучше: придется опять кинжалу поработать. Хаджи Смион пришел в ужас от своих слов, вырвавшихся у него как-то непроизвольно, бог весть почему. Он побледнел.
— Кириак, ты идешь туда?
— Иду.
— Да на что он тебе нужен? Но трогай ты его, — с мольбой в голосе проговорил Хаджи Смион. — Неужто во всей Бяла-Черкве не найдется укромного местечка, где бы его спрятать? Конечно, найдется, ведь Графа все любят.
– Ты с ума сошел, Хаджи! — крикнул Стефчов, пронизывая его ненавидящим взглядом. — Надо спасать Бяла-Черкву.
И, не попрощавшись с родственниками. Стефчов поспешил в город, на ходу разговаривая вполголоса с полицейским, который пошел проводить его до ограды.
Хаджи Смион стоял как громом пораженный.
IX. Союзник
Почти никто не заметил внезапного ухода Стефчова. Все окружили расстроенную бабку Юрданицу, всячески стараясь ее успокоить.
— Хозяйка, перейдите-ка лучше в сад, а то наши турки уже показались на бахчах, — сказал полицейский, подходя к женщинам и забирая свое ружье; Стефчов поджидал его, чтобы вместе идти в город.
Юрданица встала, чтобы перейти в сад. Гинка взяла ее под руку и повела. Остальные последовали за ними. Позади всех шли Рада и Стайка. Крепко стиснув руку подруги, Стайка шепнула:
— Слыхала, Рада? Учитель-то жив!
Но Рада, опять терзаемая опасениями, не отозвалась.
Предчувствие говорило ей, что эта новая жертва клисурской катастрофы, этот беглец, который сегодня спустился с гор и которого Стефчов так храбро шел предавать, не чужой ей человек, что это может быть он, ее Бойчо, и сердце у нее замирало от невыразимой тревоги и страха.
— Глянь-ка, чего она бежит со всех ног, эта девчонка? — спросила Стайка, остановившись и указав рукой на босоногую девочку, быстро пробегавшую по лужайке.
То была Марийка. Истерзанная заботой, девочка возвращалась домой, потратив несколько часов на бесплодные поиски доктора Соколова. Не мудрено, что она обрадовалась, завидев Раду, ведь Рада была здесь единственным человеком, близким Огнянову, и у нее можно было попросить помощи. Марийка помнила наказ Бойчо, но она чувствовала, что Рады опасаться нечего и с ней можно говорить откровенно; очевидно, братец Бойчо просто позабыл направить ее, Марийку, к сестрице Раде.
Рада пошла навстречу девочке.
— Иди сюда, Марийка! Как ты живешь?
Девочка остановилась и, боязливо озираясь по сторонам, спросила:
— Сестрица Рада, ты не знаешь, где доктор?
— Соколов? Нет, Марийка, не знаю. А что? Кто-нибудь заболел?
Марийка хотела было что-то сказать, но запнулась в смущении.
— Кто тебя послал за доктором, сестричка? Или кто-нибудь заболел? — повторила Рада свой вопрос.
— Нет, сестрица Рада. Меня послал… братец Бой… II Марийка испуганно оборвала речь на полуслове.
Но Рада поняла все. Она была не в силах вымолвить ни слова и опасливо оглянулась кругом.
В ту же минуту к ним подошел Стефчов. Он издали заметил девочку и вернулся, чтобы допросить ее.
— Девочка, что у тебя в руке? — спросил он, впиваясь в Марийку ястребиным взглядом.
Марийка побледнела. Испуганно отпрянув от него, она спрятала руки за спину.
— Дай-ка мне эту бумажку, девочка, посмотрим, что на ней написано! — сказал Стефчов, вплотную подойдя к Марийке.