Под игом
Шрифт:
Огнянов бросил взгляд на столб, подпиравший потолок. Потом взял хозяина за руки и проговорил дружеским тоном:
— Теперь потерпи, Рачко, пока я тебя свяжу.
И, сняв одной рукой веревку, висевшую на гвозде, Огнянов другой рукой прижал Рачко к столбу. Тот принял это за шутку.
— Так ты меня связать хочешь? Ладно, связывай! — проговорил он с веселой усмешкой.
Огнянов, не торопясь, привязал хозяина к столбу. Поняв наконец, что дело нешуточное, Рачко сначала удивился, потом вознегодовал:
— Ты так не шути! Что я, разбойник, что ли, чтобы меня связывать?
И Рачко сделал попытку разорвать веревку.
— Только пикни, я тебе живот распорю! — жестко проговорил Огнянов.
Хозяин испуганно покосился на пистолет, торчавший за поясом гостя, он чуял, что Граф ни перед чем не остановится,
— Я бы лучше тебе язык завязал, но раз не могу язык, связываю тебя, — говорил Огнянов, улыбаясь и крепко привязывая хозяина. — Когда вернется твой сын?
— Вечером, — ответил Рачко, весь дрожа.
— Ну, он тебя и отвяжет. Прощай, Рачко, я поеду в Троян. Сохрани память о Графе, но только в своем сердце…
И, бросив хозяину под ноги несколько грошей, Огнянов вскочил на коня и снова отправился в путь.
XXXI. Посиделки в Алтынове
Огнянов не поехал в Бяла-Черкву, но повернул назад, к деревне Алтыново, расположенной к западу от постоялого двора, в конце долины. До нее было часа два езды, но конь выбился из сил, а дорога оказалась трудная. Таким образом, Огнянов добрался до деревни только к вечеру, провожаемый воем волков, которые гнались за ним до самой околицы.
Он въехал в деревню через болгарский квартал (в ней жили и турки и болгары) и вскоре остановился у ворот дяди Цанко.
Дядя Цанко был родом из Клисуры, но с давних пор переселился в Алтыново и обосновался здесь. Это был простодушный, веселый человек и настоящий патриот. У него часто останавливались апостолы. Огнянова он встретил с радостью.
— Хорошо сделал, что заехал ко мне… Нынче вечером у нас посиделки, посмотришь на наших девок. Не пожалеешь, — улыбаясь, говорил Цанко, провожая гостя в комнаты.
Огнянов поспешил рассказать хозяину, что его преследуют и по какой причине.
— Слыхали, слыхали и мы, — проговорил дядо Цанко. — Ты думаешь, если мы живем в глуши, так и не знаем, что на свете творится?
— Но, может, у тебя будут неприятности из-за меня?
— Не беспокойся, говорю тебе. Нынче вечером присмотри себе девушку… в знаменосцы, — пошутил Цанко. — Вот в это окошко будешь глядеть, словно царь какой.
Огнянов очутился в тесной и темной каморке. В крошечное оконце он увидел большую комнату. Сюда собрались самые пригожие девушки и молодицы, чтобы заняться пряжей и шитьем для приданого Донки, дочери хозяина. Огонь весело пылал в очаге, освещая стены, украшенные лубочной иконой св. Ивана Рильского [78] и полками, на которых стояли пестро раскрашенные глиняные поливные блюда. Мебель, как и в каждом зажиточном деревенском доме, составляли умывальник, стол, лавки и огромный шкаф, в котором хранилась домашняя утварь Цанко. На полу, устланном козьими шкурами, сидели парни и гостьи, готовившие приданое. В тот вечер хозяева позволили себе роскошь — не довольствуясь пламенем очага, зажгли две керосиновые лампы.
78
Иван Рильский (ум. в 946 г.) — монах-отшельник, основавший обитель в Рильских горах. Близ предполагаемого места его кельи был выстроен большой монастырь Ивана Рильского, представляющий одну из крупных исторических и архитектурных достопримечательностей Болгарии.
Огнянов уже давно не наблюдал подобных любопытных сборищ, созывавшихся по старинному обычаю. Притаившись в темном чуланчике, он с интересом следил за наивны ми сценами чуть ли не первобытной сельской жизни. Дверь открылась, и вошла Цанковица — жена Цанко, тоже уроженка Клисуры, сплетница и болтушка. Присев подле Огнянова, она указывала ему на красивейших девушек, называя их по именам, и о каждой находила что сказать.
— Погляди вон на ту краснощекую толстуху. Это Стайка Чонина… Заметь, как смотрит на нее Иван Боримечка… Уж так жалобно, так жалобно! А когда хочет ее рассмешить, лает, что овчарка. Работящая девка, подбористая и чистюля. Только уж больно быстро раздобрела бедняжка, ну да ничего, выйдет замуж, похудеет. А ваши девушки, городские, те, наоборот, после замужества толстеют… Та, что слева от нее, это Цвета Проданова: у нее любовь вон с тем, у которого усы торчат, как опаленные… Уж такая вертушка! То и дело стреляет глазами на все четыре стороны. А так ничего, хорошая девушка. Рядом с ней Цвета Драганова, а рядом с Цветой — Райка-поповиа… Этих я и на двадцать пловдивских красоток не променяю. Смотри, какие у них белоснежные шеи, ну прямо лебединые. Как-то раз мой Цанко сказал, что если одна из этих девок позволит ему поцеловать ее в шею, так он ей подарит свой виноградник на Малтепе… За это я его, нечестивца, хватила кочергой… А видишь ту, что справа от толстой Стайки? Это дочь Кара-Велюва — самая богатая невеста. К ней пятеро лучших женихов сватались, да отец ее не отдает… Держит при себе, суслик… Он ведь на суслика похож… Отсохни у меня язык, если Иван Недялков ее не увезет… А вон там и Рада Милкина; она песенница: поет, ни дать ни взять соловушка на нашей сливе, только жаль, неряха. Ну ее к богу; мне больше по душе Димка Тодорова, та, что сидит у скамьи; смотри, какая она хорошенькая да нарядная. Будь я парнем, непременно бы к ней посваталась. Хочешь, тебя посватаю? Уж больно у нее глаза хороши, чтоб ей пусто было… А рядом с нашей Донкой сидит Пеева дочка. Она тоже красивая и работящая, ничего не скажешь, не хуже нашей Донки. И голосиста, как Рада Милкина, а смеется — ну что твой колокольчик, заслушаешься.
Так, стоя в темноте рядом с Бойчо, Цанковица напоминала Беатриче из «Божественной комедии», когда она показывает Данте всех обитателей ада поочередно и рассказывает их историю.
Огнянов слушал в пол-уха бесконечные объяснения Цанковицы; он был целиком поглощен самим зрелищем и не очень нуждался в его толковании. Девушки посмелее лукаво подшучивали над парнями, заливаясь веселым смехом. На мужской половине тоже раздавался громкий смех, и отсюда летели стрелы, пущенные в представительниц болтливого пола. С обеих сторон градом сыпались шутки, насмешки, остроты, а порой вольное словцо вызывало непринужденный хохот парней и румянец на щеках девушек, даже самых загорелых. Цанко тоже принимал участие в общем веселье, Цанковица же хлопотала по хозяйству, готовя угощение. Донка то вставала с места, то снова садилась.
— Будет вам хохотать, лучше спойте! — весело крикнула хозяйка, покинувшая Бойчо, чтобы пойти посмотреть стоявшую на огне кастрюлю, в которой варилось кушанье для гостей. — Рада, Станка, затяните-ка песню, чтобы парням стыдно стало. Эти женихи гроша ломаного не стоят, коли они петь не хотят.
Не дожидаясь повторения просьбы, Рада и Станка запели песню, и ее подхватили девушки, разделившись на две группы. Одна, состоявшая из лучших песенниц с высокими голосами, пропев стих, умолкала, другая вторила первой:
Добро-ле, парень с девушкой, добро-ле, да слюбилися, Добро-ле, подружилися, добро-ле, с малолетства. Добро-ле, повстречалися, добро-ле, как-то вечером, Добро-ле, да на улице, добро-ле, темной улице, Добро-ле, да сидели, добро-ле, говорили. Добро-ле, ясный месяц, добро-ле, рог свой выставил, Добро-ле, звезды небо, добро-ле, сплошь осыпали, Добро-ле, парень с девушкой, добро-ле, не расходятся. Добро-ле, сидят рядышком, добро-ле, все беседуют. Добро-ле, вода в ведрах, добро-ле, льдом покрылася, Добро-ле, коромысло, добро-ле, встало явором, Добро-ле, парень с девушкой, добро-ле, все милуются.Девушки кончили петь, и посыпались похвалы парней, которым эта любовная песня понравилась, потому что каждый считал, что она спета для него. Иван Боримечка не спускал глаз со Стайки Чониной.
— Вот пойдем по домам, проверим эту песню! — громогласно изрек он.
Девушки расхохотались, насмешливо поглядывая на Боримечку.
Он был как утес: рост гигантский, сила богатырская, лицо скуластое, рябое и простодушное. Петь он любил до страсти, а голос у него был под стать его телосложению. Боримечка рассердился. Молча отойдя в сторону, он внезапно залаял, как старая овчарка, прямо над головой у девушек. Девушки взвизгнули от испуга, потом рассмеялись. Те, что были посмелее, принялись его дразнить. Одна девушка запела: