Под игом
Шрифт:
Вошел староста, неся на противне раскатанное тесто, чтобы спечь у Цанко в доме пирог. Увидев в руках полицейского обнаженный кинжал, он вздрогнул.
— Прочти, что здесь написано!
Староста нагнулся, прочел надпись про себя и выпрямился в смятении.
— Что-то плохо разбираю, господин.
Полицейский схватил плеть и ударил его. Она со свистом рассекла воздух и два раза обвилась вокруг шеи старосты. По щеке его потекла струйка крови.
— Проклятый народ! Староста молча вытирал
— Читай, или я тебе этот кинжал в горло всажу! — заорал полицейский.
Перепуганный староста понял, что делать нечего, нужно подчиниться.
— Петр Овчаров, — прочел он, умышленно запинаясь.
— Ты его знаешь?
— Наш, деревенский.
— Он пастух, этот Петр? — спросил одноглазый, очевидно немного понимавший по-болгарски.
— Да, господин, — и староста вернул ему кинжал, мысленно благодаря святую троицу, что удалось умолчать о других страшных словах, выцарапанных на клинке. Но благодарить было рано.
— Посмотри с другой стороны! — приказал полицейский. Староста снова наклонился над кинжалом; ему было страшно, и он медлил в нерешительности, но, увидев правым глазом, что коротыш приготовился снова ударить его плетью, сказал:
— «Свобода или смерть» написано, господин. Одноглазый подскочил.
— И свобода, да? — ухмыльнулся он зловеще. — Кто делает эти кинжалы? Где пастух Петр?
— Да где же ему быть, господин? Дома.
— Ступай позови его… Староста направился к двери.
— Погоди, дурак, и я пойду с тобой!
И, накинув на плечи плащ, коротыш вышел вместе с ним.
— Так-то лучше, Юсуф-ага, у гяуров что пастух, что разбойник — одно и то же.
Тем временем Цанко пошел к жене, которая готовила туркам еду, осыпая их проклятиями:
— Разрази их господь! Чтоб им все кишки разорвало! Чтоб они змеиной костью подавились и лопнули! Чтоб они ядом отравились! И я должна готовить им мясо перед самым рождеством!.. Откуда взялась эта нечисть? Весь вечер испортили, напугали до полусмерти!..
Вошла Донка, бледная, перепуганная.
— Донка, иди, доченька, ночевать к дяде, только лезь через плетень, не ходи по улице, — сказал Цанко.
— И где только их выкопал этот Дейко? На прошлой неделе тоже привели к нам двоих, — причитала хозяйка.
— А что он может поделать? — отозвался Цанко. — Куда только он их ни водил, а они сюда захотели: песни услышали… Старосте тоже по шее надавали.
Цанко пошел обратно к одноглазому.
— Ты где пропадал, хозяин? Давай водки и закуски. Вместе со старостой вернулся коротыш.
— Нет пастуха, — сердито буркнул он.
— Надо всю деревню перевернуть, но схватить этого 6 y н товщика, — сказал одноглазый, прикладываясь к водке.
— А может, за отца его взяться? — негромко проговорил коротыш и прошептал еще что-то одноглазому.
Одноглазый одобрительно кивнул головой.
— Староста, ступай позови старика, надо спросить его кое о чем… И это возьми, — сказал коротыш, протягивая ему бутылку из-под водки.
— Насчет водки не выйдет, господин, сейчас все закрыто. Вместо ответа одноглазый ударил старосту по лицу своим царвулем. Он был не так свиреп, как его спутник, но зверел, когда напивался или хотел напиться.
Спустя четверть часа пришел дед Стойко, человек лет пятидесяти, со смелым, энергичным лицом, которое говорило о силе воли и упорстве.
— Стойко, говори, где твой сын, — ты знаешь, куда ты его спрятал. А не скажешь — не сносить тебе головы.
И одноглазый жадно набросился на водку. Глаз его сверкал. Сделав несколько глотков, он передал бутылку своему спутнику.
— Я не знаю, где он, господин, — ответил старик.
— Знаешь, гяур, знаешь, — злобно процедил сквозь зубы полицейский.
Старик упорствовал.
— Нет, скажешь!
— Сейчас тебе зубы выбьем, а завтра побежишь за нашими лошадьми! — прошипел коротыш.
— Что хотите со мной делайте, жизнь у меня все равно одна, — ответил старик решительно.
— Выйди вон и подумай хорошенько… а не то пожалеешь… — приказал ему одноглазый с притворным добродушием.
Он хотел выманить у деда Стойко выкуп и собирался подослать к нему старосту в качестве посредника. Это был настоящий грабеж, но полицейские норовили получить выкуп под видом добровольного подарка. Турки часто вымогали у болгар деньги подобным образом.
Дед Стойко не двигался.
Удивленные такой дерзостью, турки переглянулись и злобно уставились на старика.
— Ты слышал, старик? — заорал одноглазый.
— Не о чем мне думать, отпустите домой, — хмуро ответил тот.
Полицейские пришли в бешенство.
— Староста, держи эту развалину! — И одноглазый схватил плеть.
Староста и Цанко умоляли полицейского сжалиться над несчастным. Вместо ответа он ударил старика ногой, и тот рухнул на землю.
На него посыпались страшные удары. Вначале дед Стойко кричал, стонал, потом умолк. Обильный пот выступил на лбу его мучителя; турок устал.
Полуживого старика выволокли наружу и стали приводить в чувство.
— Скажете мне, когда он очнется. Я его заставлю говорить.
— Просим тебя, Хаджи-ага, пощади старого человека, — умолял Цапко, — новых мучений он не вынесет… помрет.
— Плевать! Был бы здоров султан, так ты и знай, бунтовщик! — внезапно вспылил коротыш. — Тебя самого виселица ждет не дождется! Ты у себя бунтовщиков собираешь, и пастуха, должно быть, спрятал ты. Надо поискать его у тебя.