Под игом
Шрифт:
«Месть зверская, но оправданная и богом и совестью. В наше время жестокость необходима… Целых пять столетий болгарин был овечкой, пусть теперь будет зверем. Люди уважают козла больше, чем овцу, собаку — больше, чем козла, кровожадного тигра — больше, чем волка и медведя, а сокола, что питается падалыо — больше, чем курицу, из которой приготовляют изысканные кушанья. Почему? Потому что видят в них олицетворение силы, а сила — это и право и свобода… Как бы ни изощрялись философы, природа остается такой, как она есть. Христос сказал: «Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую». Это божественное изречение, и я преклоняюсь перед ним. Но мне больше нравится Моисей, который говорил:
Поглощенный этими волнующими мыслями, такими же страстными и беспощадными, как то, что он сейчас наблюдал, и противоречащими его гуманной натуре, Огнянов стоял над трупом и, словно в каком-то забытьи, смотрел, как снег постепенно засыпает лужи крови, изрубленное тело и окровавленные лохмотья.
И вдруг он заметил в этом кровавом месиве монисто из мелких золотых монет. Огнянов указал на него Спиридончо.
— Подними, отдашь какому-нибудь бедняку, чтобы он купил себе чего-нибудь вкусного к рождеству.
Спиридончо поднял монисто концом шомпола.
— Проклятый, какого болгарина он обобрал?.. Смотри, смотри, да это же Донкино монисто!.. Оно и есть! — воскликнул пораженный и растерявшийся Спиридончо.
Он был женихом Донки.
— Очевидно, девушка выкупила отца, — сказал Огнянов.
— Но от мониста осталась только половина… другую, наверное, отрезали, и она в этой падали.
И Спиридончо с отвращением принялся искать шомполом другую половину мониста, но не нашел ее. Она была у второго турка, с которым одноглазый по-братски разделил и добычу и кару.
Боримечка уже прикончил того топором.
Трупы оттащили в кусты… Тем временем конь Цанко галопом возвращался в деревню, а другой, почуяв близость волков, перешел вброд Стрему и, задрав хвост, помчался куда-то но полю.
— Око за око, зуб за зуб! — шепотом повторял Огнянов, сам того не замечая.
Не успел отряд отойти прочь, как волки подошли к кустарнику. Природа и звери объединились, чтобы скрыть следы праведного возмездия.
Снег все шел.
Стало совсем светло. Кругом была настоящая пустыня. Ни души не было видно ни в поле, устланном белым покрывалом, ни на дороге. Ранний час и глубокий снег удерживали людей в постели. Итак, убийство турок было совершено без единого свидетеля. Но друзья не хотели привлекать к себе внимание и на обратном пути, а на дороге, которой они шли сюда, наверное, уже появились путники; к тому же недалеко от нее стояли мельницы. Обсудив положение, отряд решил подняться по северному склону Богдана, поросшему кустарником и густым буковым лесом, с тем чтобы, спустившись, войти в деревню с другой стороны. Это был трудный путь, но зато здесь не приходилось бояться встреч с людьми и можно было скрыться в чаще. Данаила отправили в деревню прямой дорогой.
XXXIV. Метель
Крутой тропинкой они пошли дальше по лесистому склону, который привел их к долине Белештицы. Боримечка, хорошо знавший эти места, шел впереди с ружьем на плече. Идти становилось все трудней и трудней, так как горная тропа была вся заметена снегом. Не прошло и получаса, как путники, эти закаленные парии, стали обливаться потом, точно поднимались они уже несколько часов. Наконец они добрались до одной вершины. Снег перестал идти; вскоре из-за белесоватой
80
Клепало — железная доска, заменяющая колокол. Амбарица — ныне Левский, одна из высот Стара-планины, господствующая над районом городов Сопот и Карлово.
Но горный хребет и его неприступные вершины покоились в царственном, непробудном сне под своим девственным покрывалом. На западе величественная Рибарица поднимала к небу свой гигантский округлый купол, окруженный более низкими вершинами. Темя ее было закрыто быстро бегущими кучевыми облаками, напоминавшими клубы дыма. На севере тянулась прямая цепь Стара-плаиины, сияющая белизной под солнцем. Обычно она казалась мрачной, но сейчас красота ее радовала глаз путника. Только не прикрытые снегом темные утесы — ложе низвергавшихся водопадов — придавали ей суровый вид. Ровный кряж стеной тянулся до самой Амбарицы, где начиналась гряда балканских великанов…
Товарищи двигались вперед, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться зимним очарованием гор, но полюбоваться молча. Горе Петра, отмщение — все это омрачало их. Изредка они перекидывались несколькими словами о дороге, которая шла то вверх, то вниз. Иногда кто-нибудь проваливался в сугроб, и его вытаскивали с большим трудом. Тогда богатырская сила Боримечки оказывалась как нельзя более кстати. Привалы делали довольно часто, так как все валились с ног от усталости: людей мучил голод, а тут еще с севера подул холодный ветер, который обжигал лица и леденил уши и руки. А лес делался все гуще и неприветливее. В одном месте пришлось остановиться — тропинка исчезла бесследно. Впереди был непроходимый буковый лес, заваленный глубокими снежными сугробами, а вьюга разыгралась не на шутку.
Все растерянно переглянулись.
— Может быть, повернуть назад в долину и пойти в деревню прямой дорогой? — предложил Спиридончо.
— Нет, — возразил Остен, — лучше пойдем обходным путем; возвращаться не будем.
Остальные поддержали его.
После краткого совещания решили пройти несколько шагов в обратном направлении и, свернув направо, как-нибудь пробиться сквозь буковые заросли, чтобы выйти на поляну, расположенную на самом гребне хребта, а оттуда уже спуститься в долину с другой стороны.
— Там, в зимовье Дико, можно будет отогреться и перекусить, — сказал Остен. — А то, чего доброго, и ружья в руках не удержим.
— Я согласен с Остеном, — проговорил Огнянов, горбясь под напором ветра, — давайте зайдем к Дико. Во-первых, подкрепимся, во-вторых, может быть, узнаем, что делается в Алтынове. Не следует спускаться туда вслепую.
Огнянов мог бы упомянуть и о третьей причине: от утомления и холода у него сильно разболелась больная нога.
— И то правда, — согласился Спиридончо, — конь Цанко теперь уже вернулся в деревню, и там наверняка поднялась суматоха.