Под игом
Шрифт:
III . Дв а п олюса
Чорбаджи Юрдан быстро дряхлел, силы его убывали. Какая-то желудочная болезнь, надолго приковавшая старика к по стели, заметно повлияла на его характер, — он стал ещё более раздражительным и нетерпеливым, чем раньше.
В это утро погода была хорошая, и Юрдан, отправившись на прогулку, дошел до своего сада, расположенного на окраине города. Этот сад, очень большой, весь в свежей зелени, огражденный крепким забором и засаженный прекрасными фруктовыми деревьями и цветами, показался раем больному старику, давно не выходившему из дома. Прохладный чистый воздух и весеннее солнце оживили
Генко Гинкин, совсем отощавший, съежившийся и какой-то растерянный, бродил по двору с плачущим грудным ребенком на руках , убаюкивая и укачивая его, как нянька.
Юрдан направился к покрытой ковриком скамейке, стоявшей во дворе, и тяжело опустился на нее.
— Эх ты, баба! Ребенка нянчишь! — хмуро проговорил он, обращаясь к зятю. — А где та?
Под словом «та» Юрдан подразумевал свою дочь. Генко смутился, — впрочем, смущение было его обычным состоянием, — и пробормотал, запинаясь:
— Она занята, вот я и укачиваю Юрданчо… Велела мне поносить его на руках… У нее дела.
— А она не велит тебе носить ее прялку? — спросил Юрдан, презрительно улыбаясь. — Гина, свари мне чашку кофе! — крикнул он, хотя Гинки не было видно.
— Она месит… месит тесто… она занята, папаша… Вот я и нянчу ребенка… А кофе, кофе… я сам сварю, — вот сейчас пойду, сию минуту. Я знаю, где коробка с кофе и сахар, — залепетал Генко и, положив Юрданчо на колени к дедушке, скрылся из виду.
Младенец кричал пуще прежнего.
Юрдан рассердился. Положив противного крикуна на скамью, он встал и принялся громко звать хозяев:
— Эй, вы!. Куда вы все провалились? Кто к вам пришел — человек или осел?.. Гина, Гина!
— Отец! Добро пожаловать! Как поживаешь, как себя чувствуешь?.. Посмотри, какая прекрасная погода, — хорошо сде лал, что вышел погулять! — отозвалась с порога тетка Гинка, веселая, улыбающаяся, в синем переднике.
Рукава ее платья были засучены до локтей, красное лицо щедро припудрено мукой, а зеленая косынка съехала на заты лок. В таком виде она была очень недурна собой и вызывала в памяти женские фигуры на жанровых картинах фламандской школы.
— Ты что делаешь? Что это мне рассказывает твой муженек? Что ты вся в муке, словно мельничиха!.. Чашку кофе некому подать! — ворчал старик сердито и властно.
— Ты уж меня прости, отец; и я, видишь ли, взялась за дело… Сейчас сварю тебе кофейку… Генко! Куда ты запропастился? Возьми Юрданчо и положи его в люльку; может, укачаешь!
— Чем же ты занята? Что делаешь? — спросил Юрдан.
— Да вот замесила тесто. Нужно… Что ж, и у нас сердце не камень… Ведь мы честные болгары, — ответила тетка Гинка и громко рассмеялась.
— Какие болгары? Для чего ты месишь тесто? — спросил ее отец, сдвинув брови.
— Для сухарей, отец.
— Для сухарей?
— Ну да! Ведь они нужны будут.
— На что вам сухари? На воды целебные, что ли, собрались? Что это еще за выдумки?
Вместо ответа тетка Гинка расхохоталась.
Юрдан смотрел на нее, очень недовольный. Он не выносил смеха дочери, — слишком уж часто и беспричинно она смеялась: веселая Гинка характером вышла не в отца, который был всегда хмур и угрюм.
Подойдя к старику, Гинка проговорила негромко:
— Кто теперь думает о водах? Мы для другого готовим сухари.
— Каким юнакам? — удивился Юрдан.
— Нашим, болгарским, отец, — когда они пойдут в горы.
— О каких это юнаках ты болтаешь? — осведомился Юрдан, удивляясь все больше и больше.
Гинка подошла к нему еще ближе.
— Для восстания… Комитет заказал, — проговорила она и расхохоталась.
Юрдан подскочил. Он не верил своим ушам.
— Какое восстание? Какой комитет? Для бунта, что ли?
— Для бунта, для бунта!.. Не хотим больше повиноваться этому паршивому султану! — дерзко ответила Гинка и быстро отскочила в сторону, так как отец замахнулся на нее своей длинной трубкой.
Побледнев и дрожа, как лист, от гнева, он закричал во весь голос:
— Ослица, дура безмозглая! II ты бунтовать вздумала? Не нашлось для тебя иголки и прялки, что ты спуталась с разбойниками и бездельниками и кормишь их сухарями?.. Неужто у тебя ни стыда, и и совести нет, сумасшедшая? Она тоже, изволите видеть, не хочет султана! Сука этакая! Что тебе сделал султан? Младенца у тебя отнял или на мозоль тебе наступил? Забросила свой дом и ребенка и собралась свергать султана!.. А ты чего смотришь, разиня? Может, и ты под ее дудку пляшешь, и ты собираешься встать под знамена? — обернулся рассвирепевший Юрдан к зятю, который стоял на пороге, испуганно глядя на тестя.
Генко Гинкин что-то пролепетал и снова скрылся в доме. Гинка ужо была там и торопливо приводила себя в порядок, заметив, что крики ее родителя привлекли к воротам толпу любопытных. Увидев Генко, она схватила туфлю и запустила ее мужу в голову.
— Ах ты, негодяй, зачем ты сказал отцу, что я мешу тесто для сухарей?
Но Генко, преисполненный гордым сознанием своего мужского достоинства, не удостоил ее ответом и, храбро отступив в другую комнату, запер за собой дверь. Установив таким образом преграду между своей спиной и жениной туфлей, он начал язвить:
— Ну-ка, ударь теперь, если сможешь!.. Я твой муж, а ты моя жена!.. Посмотрим, как ты меня ударишь!
Но Гинка его не слышала. Она вышла во двор, так как ее отец, сердитый и расстроенный, был уже за воротами.
Старик вернулся домой, едва дыша от усталости, Кое-как проковыляв по двору, он, обессилев, опустился на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж.
Чорбаджи Юрдан был возмущен до глубины души. Он долго просидел в четырех стенах своего дома, однако и до его ушей дошли кое-какие новости. Тайна предстоящего восстания перестала быть тайной; о нем и глухие слыхали. Но Юрдан считал, что восстание готовят где-то около Панагюриште, [83] за горами и лесами, а значит, пожар будет далеко от его дома. Сегодня же из разговора со своей взбалмошной дочерью он понял, что и в Бяла-Черкве вот-вот вспыхнет пламя. «Чего смотрят турки? Ослепли они или оглохли? Неужто им невдомек, что ведется подкоп под их владычество?» — думал он.
83
Панагюриште — значительный торгово-ремесленный город Среднегорья на реке Луда Яна. В дни подготовки Апрельского восстания был центром революционного округа, а во время восстания объявлен столицей независимой Болгарии. При подавлении восстания был разорен и разгромлен турецкими башибузуками.