Под кардинальской мантией
Шрифт:
— Лучшего примера не может быть, мосье де Беро, — с гадкой улыбкой сказал он, гладя спину кошки, которая вспрыгнула на стол. — Вы старый ослушник и будете превосходным примером. Не думаю, чтобы вами дело ограничилось, но вы послужите для нас залогом для более крутых мер.
— Монсеньер сам владеет шпагой, — пролепетал я.
Комната мне показалась темнее, воздух холоднее. Еще никогда в жизни я не был так близок к страху.
— Да? — сказал он с едва заметной улыбкой. — И потому?..
— Не будет относиться слишком строго к проступку бедного дворянина.
— Бедный дворянин пострадает не более, чем богатый, — вкрадчиво ответил он, продолжая гладить кошку. — Можете утешиться этим, мосье де Беро. Это все, что вы можете сказать?
— Я оказал однажды услугу вашей эминенции, — сказал я с отчаянием.
— Вы уже не раз получали свою награду, — ответил он. — И не будь этого, я не призвал бы вас к себе.
— Помилуйте! — воскликнул я, хватаясь за соломинку, которую, казалось, он протягивал мне.
Он цинически засмеялся. Его тонкое лицо, темные усы и седеющие волосы придавали ему необыкновенно насмешливый вид.
— Я не король, — ответил он. — Притом, говорят, вы убили в дуэлях не менее шести человек. Заплатите за них королю, по крайней мере, одною жизнью… Больше нам не о чем говорить, мосье де Беро, — холодно закончил он, отворачиваясь и начиная перебирать лежавшие на столе бумаги! — Закон должен быть исполнен.
Я ожидал, что он сейчас подаст лейтенанту знак увести меня, и холодный пот выступил у меня по всей спине. Я уже видел пред собою эшафот, чувствовал на шее петлю. Еще мгновение, и было бы поздно…
— Позвольте просить у вас милости, — с отчаянием пролепетал я. — Позвольте сказать вашей эминенции пару слов наедине.
— Для чего? — спросил он, снова оборачиваясь и устремляя на меня взор, исполненный холодного неудовольствия. — Я знаю вас, ваше прошлое, — все. Это вам не поможет, мой Друг.
— Ну так что ж? — воскликнул я. — Ведь это просьба умирающего, монсеньер.
— Это, положим, правда, — задумчиво ответил он.
Но он все еще колебался, и сердце у меня неистово билось. Наконец он поднял взор на лейтенанта.
— Можете оставить нас, — коротко сказал он и, по его уходу, продолжал: — Ну, в чем дело? Говорите скорее, что вам нужно. А главное — не думайте одурачить меня, мосье де Беро!
Но теперь, когда я добился своего и остался с ним наедине, проницательный взор его глаз до такой степени смутил меня, что я не мог найти слов и, как немой, стоял перед ним. Должно быть это польстило ему, потому что его лицо немного утратило свое жестокое выражение.
— Ну? — сказал он опять. — Это все?
— Мой противник не умер, — пробормотал я.
Он презрительно пожал плечами.
— Что ж из этого? Неужели только это вы и хотели сказать мне?
— Я однажды спас вашей эминенции жизнь, — жалобно сказал я.
— Допустим, — ответил он своим тонким, резким голосом. — Вы уже упоминали об этом. Но, с другой стороны, насколько мне известно, вы сами отняли у нас шесть жизней, мосье де Беро. Вы вели и ведете жизнь буяна, убийцы, игрока, — вы, человек хорошего рода. Стыдитесь! Как же вы можете удивляться, что такая жизнь привела вас к этому? Впрочем, об этом я не желаю больше разговаривать, — коротко добавил он.
— Быть может, я еще когда-нибудь спас бы вашей эминенции жизнь! — воскликнул я под каким-то неожиданным наитием.
— Вам что-нибудь известно? — с живостью спросил он, устремляя на меня пристальный взор. — Но что я! — продолжал он, качая головой. — Старые штуки! У меня есть шпионы получше вас, мосье де Беро.
— Но нет лучше шпаги! — хриплым голосом закричал я. — Нет ни одной во всей вашей гвардии!
— Это правда, — медленно ответил он. — Это правда.
К моему удивлению, его тон изменился и взор опустился вниз.
— Постойте-ка, я подумаю, мой друг.
Он прошелся два или три раза взад-вперед по комнате. Кошка шла, поворачиваясь вместе с ним, и терлась о его ноги.
Я стоял, трепеща всем телом. Да, я должен сознаться, что руки и ноги у меня дрожали. Человек, для которого не существует никакая опасность, у которого сердце бьется спокойно перед лицом неизбежной смерти, почти всегда пасует перед неизвестностью. Внезапная надежда, которую пробудили во мне его слова, так потрясла меня, что его фигура заколыхалась у меня перед глазами. Я ухватился за стол, чтобы удержаться на ногах. Никогда даже в глубине своей души я не подозревал, что надо мною так неотвратимо нависла грозная тень Монфокона и виселицы.
Однако я имел время оправиться, потому что он не сразу заговорил. Когда же он заговорил, его голос звучал резко, повелительно.
— Вы имеете славу человека верного, по крайней мере, своему хозяину, — сказал он. — Молчите! Я знаю, что говорю… Ну, и я вам верю. Я намерен дать вам еще один шанс, хотя самый отчаянный. Горе вам, если вы обманете мое доверие. Вы знаете Кошфоре в Беарне? Это недалеко от Оша.
— Не знаю, ваша эминенция.
— И не знаете господина де Кошфоре?
— Никак нет, ваша эминенция.
— Тем лучше, — сказал он. — Но вы, конечно, слышали о нем. Он участвовал во всех Гасконских заговорах со времени смерти покойного короля и наделал нам в прошлом году в Виваре больше хлопот, чем кто-либо другой за последние двадцать лет. В настоящее время он вместе с другими беглецами находится в Бососте, в Испании, но я получил сведения, что он очень часто навещает свою жену в замке Кошфоре, лежащем в шести милях от границы. Во время одного из этих приездов он должен быть арестован.
— Это легко, — сказал я.