Под кожей
Шрифт:
Покончив с ней, Иссерли снова села в машину, развернулась и поехала к шоссе.
Другие автомобили отгоняли ее гудками, когда она пыталась встроиться в их вереницу.
Она включила дальний свет.
В мирной процессии кативших по дороге машин места для нее не нашлось.
9
Она направилась к Тарбат-Нессу, к знакомому ей молу. Добраться до него можно было, только спустившись по короткой, опасно крутой дороге, помеченной предупредительным знаком с изображением стилизованного автомобиля, падающего в стилизованные океанские волны.
Иссерли
Море было мертвенно тихим и серым, как сталь. Иссерли долгое время смотрела на него сквозь ветровое стекло, не мигая. Известно было, что сюда заплывают, чтобы порезвиться, тюлени; где-то на оставшейся за ее спиной дороге стоял извещавший об этом знак. Иссерли вглядывалась в море часа два, решив, что не должна упустить ничего. Море темнело, приобретая сходство с тонированным стеклом. Если где-то под водой и сновали тюлени, на поверхность ни один не всплыл.
Тем временем начался безмолвный прилив, вода поднималась, облизывая мол. Иссерли не знала, поднимется ли она настолько, что сумеет приподнять ее машину и унести в море. Если вода утянет ее под свою поверхность, она, надо думать, утонет. Когда-то она была сильной пловчихой, однако в то время и тело ее сильно отличалось от того, каким стало теперь.
Она попыталась заставить себя включить мотор и отъехать на безопасное расстояние, но просто-напросто не смогла. Даже подумать о каком-то другом месте ей оказалось совершенно не по силам. Это место было тем, в которое она решила приехать, когда у нее еще хватало духу для того, чтобы принимать решения. Теперь она этого духа лишилась. Она останется здесь. Море либо заберет ее, либо оставит жить. Так ли уж это важно?
Чем дольше сидела Иссерли на молу, тем сильнее крепло в ней ощущение, что она только-только приехала сюда, пробыла здесь всего несколько мгновений. Солнце пересекало небо, лучась обманчивым светом далеких, никогда не приближающихся фар. Вода Северного моря ласково постукивала машину по днищу. Иссерли по-прежнему смотрела в ветровое стекло. Что-то важное ускользало от нее. И ей следовало ждать здесь, пока оно не придет к ней само. Ждать, если понадобится, целую вечность.
Большое облако ползло по темневшему небу, то и дело меняя очертания. Никаких дуновений Иссерли не ощущала, но там, наверху, некие могучие силы придавали облаку новую форму, оставались ею недовольны и лепили из него что-то другое. Поначалу оно было плавучей картой континента, затем сжалось, обратившись в корабль, затем приобрело разительное сходство с китом. И наконец, перед наступлением ночи, преобразовалось в нечто более крупное, расплывчатое, абстрактное, лишенное смысла.
Стемнело, а Иссерли так и не успела понять, что ей делать дальше. Машина легко покачивалась, пинаемая снизу волнами. Она уедет, когда будет готова.
Ночь шла, секунда за секундой, коих ей было дано не больше нескольких тысяч. Иссерли не спала. Просто сидела за рулем, следя за прохождением ночи. В одну из этих темных секунд море устало от попыток запугать ее и, крадучись, отступило.
Когда взошло солнце, Иссерли поморгала, недоумевая. Сняв очки, она поняла, что загвоздка не в них, а в запотевшем ветровом стекле. Тело ее парило, горячее и липкое, как со сна. Но не могла же она заснуть. Невозможно. Бдительность не покидала ее ни на миг.
Она нажала, чтобы избавиться от светящегося тумана, на кнопку дворников. Ничего не произошло. Включила зажигание. Двигатель слабо покашлял, дрогнул и смолк.
— Ты сама так хотела, — громко сказала она. Голос ее подрагивал от гнева.
С этим придется что-то делать.
Через час или около того, стекла очистились сами. И только тогда Иссерли почувствовала боль в боку. Она провела по саднящему месту кончиками пальцев: ткань блузки оказалась приклеенной к коже — надо полагать, кровью. Иссерли раздраженно дернула за ткань. Она и не подозревала, что получила ранение.
Следом она попыталась на пробу пошевелить бедрами, приподнять их над сиденьем. Ничего не произошло. Нижняя половина тела словно умерла. И с этим тоже придется что-то делать.
Иссерли немного опустила стекло в водительском окошке, взглянула в образовавшуюся щель. Море отошло от берега, оставив на нем студнеобразные водоросли, выброшенный когда-то с судов полуразложившийся мусор и глинистого цвета камни, облепленные мелкими моллюсками, которых собирают люди — водсели. Трубачи. Вот как они называются. Трубачи.
Вдалеке неторопливо шли, направляясь к ее молу, двое. Иссерли наблюдала за их приближением и истово желала, чтобы они повернули назад. Однако мыслительным лучам Иссерли, при всей их яростной силе, покрыть разделявшее ее и этих двоих расстояние не удалось. Они не повернули.
Когда они подошли метров на пятьдесят, Иссерли удалось разглядеть их — самку водселя и неустановимого пола собаку. Водселиха была невысокой, изящной, одетой в дубленой кожи куртку и зеленую юбку. Тонкие, как палочки, ноги в черных чулках и зеленых резиновых сапогах. Длинные, густые волосы, сдуваемые ветром на лицо. Проходя между двумя валунами, она позвала собаку по имени — голосом, нисколько не похожим на голос водсельского самца.
Собака оказалась вовсе не голой, но облаченной в кафтанчик из красного тартана. Она вышагивала впереди водселихи, покачиваясь, стараясь удержать равновесие на скользких камнях. И то и дело оглядывалась на свою хозяйку.
В конце концов, подойдя так близко, что Иссерли собралась уж было надеть очки, они остановились. Водселиха помахала ей рукой. Затем развернулась и пошла назад, и собака последовала по пятам за нею.
Иссерли облегченно вздохнула. И вернулась к созерцанию облаков, к созерцанию моря.
Как только ей показалось, что обливаемая солнечным светом машина подсохла уже достаточно, Иссерли снова попробовала включить зажигание. Двигатель послушно заработал. Иссерли выключила его. Она уедет, когда будет готова.
Повернувшись налево, она взглянула вниз, на покрытое оспинами пассажирское сиденье и щелкнула рычажком икпатуа. Две серебристых иглы пронзили обшивку, две струйки жидкости выстрелили в воздух.
Иссерли откинулась на спинку сиденья и замяукала.