Под кожей
Шрифт:
— То есть, пригодных для разделки уже не осталось? — спросила Иссерли.
— Да нет, я придержал одного, — ответил Унсер, подняв руки над чаном и резко подергивая ими, чтобы стряхнуть избыток воды. — Пусть посидит до следующего раза.
— А почему ты не отправил его в этот раз? — не отступалась Иссерли. — Я бы с удовольствием посмотрела…
Она снова прикусила губу:
— …посмотрела, как ты изготавливаешь конечный продукт.
Унсер стеснительно улыбнулся и опять опустился на четвереньки.
— Увы, обычная квота уже отгружена, — с легчайшим намеком на сожаление
— Ты хочешь сказать, — настаивала Иссерли, — что в корабле не осталось свободного места?
Унсер осматривал свои ладони, поочередно отымая руки от пола.
— Да нет, места там полным-полно, — меланхолично ответил он. — Дело попросту в том… ар-рум… ну, в общем, Они (он указал глазами на потолок), видишь ли, рассчитывают получить определенный объем мяса. Примерно такой же, какие мы отправляем всегда. Если пришлем больше, они и на следующий месяц будут ждать того же, понимаешь?
Иссерли прижала ладони к груди, стараясь угомонить бешено застучавшее сердце. Не получилось, слишком толстая промежуточная прокладка отделяла одни от другого.
— Ничего страшного, — заверила она Унсера сдавленным от нетерпения голосом. — Я… я могу добывать больше водселей. Это не сложно. Они сейчас стадами вокруг бродят. А мне работа дается все легче и легче.
Унсер смотрел на Иссерли, наморщась, недоумевая, явно не понимая, что на нее нашло. Иссерли смотрела на Унсера, обмирая от яростного желания. Те части женского лица, какие могли бы молить его, заклинать, не прибегая к словам, были отняты у нее или изувечены. Остались только глаза. И глаза ее сияли, немигающие, устремленные на Унсера через разделявшее их пространство.
Несколько минут спустя в Разделочную привели, исполняя приказ Унсера, последнего живого месячника.
Этого, в отличие от его парализованного предшественника, нести не пришлось, он смирно шел сам, ведомый двумя мужчинами. Собственно говоря, необходимость вести его отсутствовала, большое розовое тело водселя продвигалось, шаркая ногами, вперед, точно сомнамбула. Мужчины просто подпихивали его боками всякий раз, что он запинался или норовил, как им казалось, уклониться в сторону. Они провожали его: вот правильное слово. Провожали к «Люльке».
Косной его разбухшая туша была настолько, что, когда он достиг «Люльки» и получил толчок, то просто повалился, точно срубленное дерево, с мясистым шлепком обрушившись на гладкий тушеприемник. На лице водселя выразилось удивление, собственный его слоновий вес заставил животное сползти по скользкому наклонному желобу вниз, мужчинам осталось лишь подправить это движение так, чтобы плечи водселя легли в предназначенные для них гнезда.
Иссерли подступила поближе, ей нужно было видеть лицо водселя — поблескивавшие под лысым куполом его головы свиные глазки были слишком малы, чтобы она могла издали прочитывать их выражение. А она не должна была — любой ценой — пропустить то, что в них вот-вот обозначится.
Месячник моргал, быстро-быстро; огромный лоб его пошел морщинами. На него надвигалось нечто, способное превозмочь его стоическую выносливость. Он уже научился полагаться лишь на собственную огромную тушу, на свое безразличие к неудобствам. Но сейчас чувствовал, что для предстоящего сил ему может и не хватить. Беспокойство нарастало в нем, силясь отыскать место для самовыражения на его перекормленной физиономии.
Этот водсель, хоть и напичканный успокоительным, боролся — не с мужчинами, которые удерживали его, но, скорее, с собственной памятью. Ему казалось, что он уже где-то видел Иссерли. А может быть, он просто сообразил, что только Иссерли и обладает в этом помещении хоть каким-то сходством с ним. Если кто-нибудь с ним что-то и сделает, так наверняка она.
Иссерли подступила к водселю еще на шаг, предоставив ему возможность сосредоточиться на ней. Она тоже пыталась отыскать в своей памяти место, в котором он укрывался. Ресницы водселя — единственные уцелевшие на его голове волоски — были на редкость длинными.
Он с такой натугой пытался припомнить Иссерли, что, похоже, и не заметил, как ко лбу его опускается что-то похожее на штуцер бензинового шланга, прикрепленный длинным, гибким кабелем к основанию «Люльки». Унсер приложил металлический кончик «штуцера» ко лбу водселя, к гладкому участку между двумя морщинами, и сжал его рукоять. На миг освещение Разделочной почти неосязаемо потускнело. Водсель успел моргнуть только раз, а электрический разряд уже просквозил его головной мозг и ушел в волокна спинного. Легкий дымок поднялся над становившимся все более темным пятном на его лбу.
Унсер, отдернул подбородок водселя, отчего шея животного выставилась всем напоказ. А следом грациозными, порхающими движениями запястья вскрыл ее артерии и отступил, когда из них ударила кровь, такая горячая, что над ней завился парок, казавшаяся поразительно красной на серебристом металле поилки.
— Да! — невольно вскрикнула Иссерли. — Да!
Крик ее еще продолжал звенеть по углам Разделочной, а всякая деятельность в этой комнате уже прекратилась. Страшное молчание повисло в ней и тонкая напевная музыка делала его лишь более страшным. Единственным, что сохранило здесь способность к движению, была кровь, безостановочно бившая из рассеченной шеи водселя, пенясь, поблескивая, бурля, заливая его лицо и бритую голову, колыша ресницы, как колышет волна прилива побеги морской травы. Мужчины — Унсер, Енсель и прочие — стояли, точно закоченев. И каждый смотрел на Иссерли.
Она же согнулась в три погибели, едва не упав, и сжимала и разжимала пальцы рук в муке обманутых предвкушений.
Острие скальпеля, который Унсер так и держал в руке, висело над телом водселя; Иссерли знала наверняка — следующим движением он вскроет это тело от шеи до паха, распахнув плоть животного, как передок комбинезона. И с вожделением вглядывалась в нож, еще продолжавший висеть в воздухе. Но затем Унсер разбил ее надежды в прах, отведя от водселя руку и уронив скальпель на подносик.
— Извини, Иссерли, — негромко сказал он, — но я не думаю, что тебе стоило сюда приходить.
— О, прошу тебя, — смущенно поеживаясь, взмолилась она. — Не обращай на меня внимания.
— Мы здесь делаем нашу работу, — сурово напомнил ей Главный раздельщик. — И эмоции к ней никакого отношения не имеют.
— Я знаю, знаю, — подобострастно согласилась Иссерли. — Прошу тебя, продолжай, как будто меня тут нет.
Унсер склонился над «Люлькой», заслонив от Иссерли окутанную парком голову водселя.