Под крестом и полумесяцем. Записки врача
Шрифт:
Я, слушая, задним умом соображаю, что с тюрьмой они переборщили. Крутые, понимаешь ли, ветераны острых ситуаций. Собственно говоря, за что? Пациент не мой, и больница у нас – не психиатрическая. К каждому солдата не приставишь. А в деле этого козла наверняка наличествует запись лечащего врача о ясном сознании и адекватном поведении. В противном случае его просто никто сюда не положил бы.
Самоубийца взбрыкивает, я наваливаюсь на него всей массой.
…Итак, увидев жуткую картину, коллеги ринулись наверх, прикидывая на ходу, которой
До чего ж силен! Троим мужикам не справиться. Лет двадцать, дегенеративная, багровая от натуги рожа, бритый череп с послеоперационной ямкой. Я не слишком искушен в технике обездвиживания и потому стараюсь на совесть. Кричу сестрам, чтобы несли еще тряпок и простыней. Рву их зубами, превращая в лоскуты, вяжу узлы – по восемь-десять штук на каждую конечность, не меньше.
– Ах, б-бляди! С-суки ебаные! – хрипит виновник переполоха, пытаясь высвободиться. С меня ручьем льет пот, пропитывая даже халат. Вид у меня через пять минут такой, словно я упал в лечебный бассейн.
Реаниматологи, вытирая лица, отступают.
Я не могу удержаться.
– Хрен тут тюрьма, – заявляю высокомерно.
Те молчат.
– Побудьте с ним пять минут, – прошу я их. – Сейчас только бригаду вызову и вернусь.
Отдуваясь, быстро выскакиваю в коридор, к телефону. Сейчас начнется самое ужасное: мне предстоит убедить городских психиатров, что рехнулся не я, а мой клиент. Их можно понять: не очень-то хочется пилить из Питера в пригород. Хорошо еще, что не ночь, ночью бы они уж точно отбрыкались.
– Суицид! – кричу я в трубку. – Травматик! Буйный, неадекватный! Сняли с окна!
На том конце провода сопят. Случай ясный, зацепиться не за что, придется ехать, но дать свое согласие сию секунду не позволяет гордость. Чего-то кочевряжатся, задают идиотские вопросы. «А как он к вам попал?» Черт возьми – я-то откуда знаю? Наконец смирились с неизбежным, выезжают. Все бы ладно, только будут они через пару-тройку часов. А мне, покуда не приехали…
– Мы боимся! – хором заявляют сестры.
Еще бы не бояться. Он уже сидит! Как он сумел? Мускулы раздулись, жилы проступили, глаза сверкают.
– Ну что? – это он ко мне обращается. – Иди, иди сюда, с-сука… Знаешь, что я с тобой сделаю? Я тебя и всю твою семью в рот выебу, пиздобол хуев. Давай подходи! Решил, справился? Вот сейчас увидишь…
Он медленно, глядя мне в глаза, начинает вытягивать руки из узлов. Бугаи уже смылись, я один, сестры не в счет. Командую – ей-богу, как в парашном каком сериале:
– Реланиум ему! Четыре, по вене. И два – в задницу, а дальше поглядим.
Подхожу, наваливаюсь, подтягиваю тряпки потуже. Он харкает мне в лицо, попадает на воротник халата.
– Н-ну, пидорас!.. Ну, держись… Я тебя достану… ебать буду долго, в кровь… ползать, блядь, будешь, просить… упрашивать, чтоб я тебе в рот дал, сука…
– Непременно, – приговариваю я в унисон, не прекращая трудиться
– Правильно, – кивает тот, глаза не мигают, смотрят пристально. – Я тебя достану. Разворочу ебало до желудка, пидор ты, уебище сраное, за яйца повешу, поджарю урода…
– Посмотрим, – отзываюсь угрожающе. Я ведь тоже не железный. – Сейчас тебя, дебила, пригасят.
Сестры приносят реланиум, вкалывают, парень рычит, напрягается, но я скрутил его на славу. Он порывается сесть и обнаруживает поразительные способности. Я точно знаю, что ему не вырваться, и все же с испугом слежу, как натягиваются перекрученные жгуты. Впечатление такое, что он всем законам вопреки сумеет-таки их разорвать.
– Только не уходите, – упрашивают сестрички.
Угрюмо киваю. Понимаю, что уходить нельзя.
– Позвоните ко мне наверх, предупредите, что я тут.
Они исчезают. Я присаживаюсь на табурет и тут же встаю, возбуждение и ярость не дают расслабиться. Ох, дьявольщина, его не берет реланиум. Будто водой укололи – прежний взгляд, прежние мысли.
– Сиди, сиди, жди, – улыбается он. – Я подожду. Я…
И он продолжает. На протяжении двух с половиной часов я слушаю, что и как он сделает со мной и моим окружением. Я не вчера появился на свет, но узнаю много нового. В какой-то миг не удерживаюсь, подхожу и бью его наотмашь по физиономии. Но ему, естественно, ничуть не больно, удар лишь умножает его силы.
– Ах, гандон! – задыхается спеленутое существо. – Сейчас… сейчас я тебя натяну…
Я проверяю узлы, подтягиваю то в одном месте, то в другом. От собственной беспомощности он приходит в окончательное бешенство, речь делается бессвязным набором матерщины. Бросаю взгляд на часы – где же эти сволочи?
И тут они появляются на пороге: все трое. Я оказываюсь свидетелем удивительной метаморфозы: псих моментально успокаивается. Ему достаточно одного только вида вошедших, хотя во мне их внешность не пробуждает никаких особенных чувств. Впереди – пожилой коренастый доктор, за его спиной – два мирных, добродушных санитара. Соображаю, что в этом-то неистребимом добродушии и прячется самое главное.
– Что же ты разбушевался? – участливо спрашивает один из них, лет сорока, весь в крупных веснушках.
Самоубийца отворачивается.
– А я его знаю, – сообщает мне доктор негромко. – Он у нас уже лежал. Ему было шесть лет, когда он выскочил на дорогу: побежал за мячиком. Попал под грузовик. Через месяц от него отказались родители.
– Молодцы, хорошо связали, – хвалит меня санитар и берется за узлы. – Ну что, поехали? – обращается он к парню. Тот молчит.
Его развязывают, он послушно встает, заводит руки за спину. Тонкой, несерьезной тесемочкой ему связывают кисти. Все – и он в первую очередь – прекрасно понимают, что этого достаточно. Приди ему в голову эту веревочку порвать… я ловлю себя на довольно скотском желании увидеть, что будет в этом случае.