Под кровом Всевышнего
Шрифт:
— Уж не голос ли чей? Пойдем туда! — рассказывал потом батюшка. — Углубились опять в чащу, но идем и прислушиваемся. И точно! Издали доносился голос человека. Мы обрадовались, шагаем уж в одном направлении, на голос. А чаща кругом непролазная. И вдруг перед нами огромная голова с ветвистыми рогами. Коля шарахнулся в сторону, а я ему — «Не бойся, это лось…». И снова стоим, ждем голоса. Опять услышали! И тут уж я, что есть силы, откликнулся. Лезем в темноте дальше. Ага, и голос уже ближе! Я опять кричу: «Ау-у!». А в ответ уже ближе Тимофеичево: «Эге-ге-ге!». Спешим друг к другу, встречаемся и обнимаем друг друга, целуемся, как на Святую Пасху!
Тимофеич ведет хозяина к машине, в которой малыши уже заснули крепким сном. А мы, жены, кидаемся в объятия к мужьям, чмокаемся и благодарим Бога, что пропадавшие нашлись. При свете фар выбираемся из лесу и к полуночи возвращаемся домой.
Слава Тебе, Господи! Все хорошо, что кончается хорошо. С этих пор я уже не боялась сидеть около машины в лесу, каждые три-четыре минуты слышала голоса своих мужчин и была спокойна.
Проблема с няней
1956 год был для меня по сравнению с предыдущим и последующими годами как бы годом отдыха. Стройка была закончена, дети здоровы, и сама я отдыхала от беременности и рождения детей. Мы даже гостей охотно принимали, оставляли их часто ночевать. В те годы церкви кругом были закрыты, поэтому в наш гребневский храм приходили за шесть, семь и более километров. Отстояв всенощную, старушки ночевали у нас, а утром шли к обедне.
Из Болгарии приезжал мой дядя Владимир Евграфович, родной брат папы. Николай Евграфович не видел брата тридцать пять лет. Во всех анкетах родители мои от него «отрекались», то есть писали, что не имеют родственников за границей, иначе им бы не давали возможности работать в советских учреждениях. Но после смерти Сталина, когда Хрущев разоблачил коммунистический террор, дышать стало много легче. Начали возвращаться в СССР те, кто в молодости эмигрировал от революции, как, например, матушка Силуана и митрополит Вениамин, вошедшие уже в историю. В 1955 и 1956 годах мой дядя Владимир Евграфович два раза посетил Россию — свою Родину. Каждый раз папа посылал ему вызов, и дядя гостил в Москве недели по две. Повидаться с ним приезжали две сестры из Горького (Нижнего Новгорода). Тетя Вера, моя крестная, навестила меня с дядей Володей в Гребневе. Они были рады видеть нашу семью, дядя говорил мне: «У тебя, Наташа, дом — полная чаша».
Да, действительно, Господь изливал на нас Свою милость, мы были счастливы и ни в чем не нуждались. Однако я всегда помнила, что все наше благосостояние зависит от Господа, что враг ходит, «как рыкающий лев», ища нашей гибели. И чуть ослабевала молитва, как беда уже стояла у порога. Как-то Катенька утром что-то проглотила, отчего посинела и едва переводила дыхание, жалуясь на боли в животике. Почему-то Володя остался с детьми, а я побежала звонить по телефону, вызывала скорую помощь. Но врач отказалась приехать, велела нести больного ребенка во Фрязино. Я была не в силах это сделать, автобусов и машин тогда еще ни у кого не было. Помню, что я горячо молилась, пока бегала звонить. Пришла, а Володя говорит: «Она уснула, все обойдется. Под столом мы нашли расколупленное испорченное крутое яйцо. Возможно, Катя проглотила скорлупу…».
Господь близко, но надо беспрестанно звать Его, не забывать о Нем. А то как-то слышу грохот и жалобный плач. Бегу наверх, вижу: сидит Катюша на полу, рядом с ней приемник. Кате было года два, но она уже говорила: «Он падал на меня, я его держала и просила — Господи, помилуй!». Так Катя стянула за шнур с невысокого шкафчика огромный приемник, но чудо в том, что он не упал на ребенка, что двухлетняя крошка смогла удержать его. Подобные случаи часто бывают с детьми, и всякая верующая мать должна ежечасно, ежеминутно предстоять душой пред Богом, ибо в Нем наше спасение. Так и поют в храме: «Работайте Господу со страхом и радуйтеся Ему с трепетом».
Не скажу, чтобы я много посещала храм. Сердце рвалось туда, но постоянные заботы не давали сосредоточиться в молитве, голос совести влек меня к детям. Оставлю их на няню часа на полтора, стою в храме, а мысли о доме. Ухожу с половины службы, через пять минут я дома. Няня Маша не в духе, девочки заплаканные, грустные, мальчики серьезные, нахмуренные ходят.
— Что тут у вас случилось? — спрашиваю.
— Я выгнала племянников ваших, не могу я со всеми семерыми справляться! — говорит нянька и плачет. — Как начали они меня все бить, так я их тут же и вытурила…
— Ребята, вы били няню? — спрашиваю.
Коля и Сима стоят передо мною красные, возбужденные, но задрав носы, как победители.
— А что же? Зачем она девочек обижает? Если они маленькие, постоять за себя не умеют, то мы их защищали. Нас много, мы сестренок в обиду не дадим!
Недаром болело мое сердце. Я поняла, что на семнадцатилетнюю Машу нельзя возлагать бремя воспитания детей. Помочь она могла мне тем, что приносила воду с колодца, дрова, уголь, мыла посуду, гладила белье, мыла полы, чистила картошку и т.п. И нечего было больше с нее спрашивать. Маша была из далекой деревни, сирота. Мать ее умерла, а отец был пьяница. Когда старшего ее брата взяли в армию, то жизнь девочки стала невыносимой. Изба стояла нетопленая, дров не было, кушать было нечего, отец пил… Тетка сжалилась над сиротой и привезла Машу в Москву, определила ее к нам в няньки. Сначала Маша была смирна и послушна, но вскоре познакомилась с дочкой гребневского священника Лидой, попала под ее влияние. Маша уже не хотела жить у нас как своя, но только как наемница. Жалованье мы ей платили большое. Маша оделась, обулась, но стала предъявлять свои требования и капризы. Она не захотела питаться за общим столом, отказывалась с нами обедать. Уйду я отдыхать после обеда с детьми наверх, а Маша, оставшись одна, пьет какао с молоком, кушает яйца, бутерброды с колбасой, сыром — в общем, выбирает себе все, что повкуснее. Торты, печенье, конфеты и пироги — все это у нас было в изобилии, но стояло убранным. Батюшка на машине привозил нам со своего прихода, с поминального стола столько, что и не съесть было. Но я считала своим долгом делиться с бедными, которых было всегда много. Да и посты мы (хоть понемногу) старались помнить, поэтому питались скромно, без излишеств. Это могло Маше не нравиться, она ведь сама-то не получила религиозного воспитания. Изголодавшись в деревне, Маша сначала набросилась у нас на еду, но вскоре растолстела и с ужасом заметила, что ее фигура потеряла изящество. Да и печень ее стала протестовать против жирных блюд.
Маша начала болеть. Да еще на горе свое она влюбилась в нашего шестнадцатилетнего племянника Никитку, который часто приезжал из Москвы навещать свою бабушку. Тогда Маша наряжалась в свои выходные платья, бежала к колодцу, за молоком к соседям — куда-нибудь, только бы встретить Никитку. А мальчишка смеялся над ее чувствами, отчего Маша горько плакала. Мы не могли понять, что делается с нянькой. А она стала говорить, что рабочий день ее кончился, что она идет гулять. Как будто за день она не нагулялась с детьми! Так вот и было: вечером надо детей мыть, ужин готовить, печь топить, а помощницы нет! Брала я с собой Машу в храм, просила ее там смотреть за детьми, которые часто выбегали на улицу. Так перебивались мы с ней четыре года, но слава Богу и за это.
А радости тоже Господь нам обильно посылал. В тот год я боялась, что крошка Любочка напугается Деда Мороза, а потому решила сыграть эту роль сама. Старшие с нетерпением ждали Рождества, когда и к нам обещал прийти Дед Мороз. Они встретили меня с восторгом, получили подарки, и никто из них еще не сомневался в подлинности «Деда Мороза». А было всем восьмерым ребяткам (с племянниками) не больше шести лет. Когда я вскоре, скинув тулуп, пришла в их компанию, то малыши наперебой рассказывали мне о только что ушедшем Деде Морозе, показывали полученные ими игрушки. А Симочка, ласкаясь ко мне, сказал: «У Деда Мороза руки были совсем как твои, мамочка. Даже колечко золотое у него было на том же пальчике, как у тебя».
А подарок родного дедушки Николая превзошел все ожидания. Дедушка привез Коленьке настоящую маленькую скрипку. Батюшка сказал: «Это уже не игрушка, это настоящий дорогой инструмент. Чтобы играть на нем, надо поучиться». Коленька охотно выразил желание учиться, но у кого? Тут мы вспомнили, что наш старенький церковный регент когда-то играл на скрипке. Я сходила с Колей к Ивану Александровичу, попросила его показать нам, как играть… Иван Александрович был уже почти слепой, видел только свет и мрак. Но он любезно нас принял, объяснил нам, что скрипка — не шутка. Надо иметь слух и большое трудолюбие. Старичок подвел Колю к фортепиано и проверил его слух. «Прекрасно!». Потом Коля спел под музыку молитву. К этому он привык, так как отец Владимир часто по вечерам собирал детей для пения церковных молитв. Иван Александрович сказал: «Надо учить ноты, надо запомнить, какой пальчик и на какой струне играет нужную ноту. Это не сразу дается. Пусть Коля приходит ко мне регулярно, я буду с ним заниматься». Мы были очень благодарны.