Под крыльцом
Шрифт:
Обещание. Пак дал обещание вернуться к Сабине и Рейнджеру. Он дал обещание разорвать цепь. Кошки никогда не нарушают своих обещаний. Они верны своему слову. Мама-кошка крепко обняла его и уткнулась носом в его пушистый подбородок. И тут он почувствовал, что они летят. Он закрыл глаза и прижался к матери. Они летели, рассекая воздух, а потом… Вода, повсюду была вода. Она просачивалась сквозь мешок. Она поднималась, а они опускались всё ниже, ниже…
— Плыви! — крикнула кошка.
Она яростно драла мешок когтями, драла мешковину и просмолённую верёвку. Верёвка понемногу поддавалась.
— Плыви! — приказала мама.
И он изо всех сил заколотил лапками по воде, но тут же запутался в мокрой мешковине. Вода тянула его вниз, всё глубже и глубже. Вдруг его с силой вытолкнуло наверх. Это была мама-кошка. Он снова услышал её крик:
— Плыви!
Мешок вдруг раскрылся, и вспыхнул яркий свет. Солнце блестело сквозь водную пелену. Он чувствовал, что мама рядом, мама с ним. Вот она подплыла под него и снова — из последних сил! — толкнула его вверх, к солнцу. Она здесь. Он знал это. Она плывёт за ним. Он чувствовал, он слышал её.
— Плыви, Пак. Плыви!
И он плыл, отчаянно колотя лапками по воде — по ледяной воде лесного ручья. Если бы он взглянул назад, то увидел бы, что верёвка опутала лапы мамы-кошки. Верёвка держала её, не давала ей плыть. Тяжёлый мешок тянул её вниз, на тёмное илистое дно глубокого холодного ручья. Но он не видел этого. Он только слышал:
— Плыви, Пак! Плыви!
Голос матери звучал в его ушах. И Пак плыл и плыл, всё ближе и ближе к берегу.
«Плыви!»
Лёгкие мамы-кошки наполнились водой. Погружаясь всё ниже в холод и темноту, она вдруг услышала чей-то тихий голос.
— Сестра, — прошептал он, — твой мальчик жив!
Кошка открыла глаза. На одно мгновение к ней вернулось сознание. Сквозь толщу воды она увидела солнце, которое, словно сияющий шар, катилось по веткам деревьев. Ах, как хорошо! Как тепло!..
А ещё она увидела вверху крошечную птичку.
— Он жив, — сказала колибри.
— Да, — откликнулась мама-кошка.
Она знала. Знала, что её сын жив. Он в безопасности. Он спасся.
Она смотрела на гаснущее солнце и вдруг увидела Рейнджера, а рядом с ним крошечный серебристо-серый клубочек. Это Сабина, уютно свернувшаяся возле старого пса в тёплом сумраке надёжного укрытия. В безопасности. Под крыльцом.
— Пойдём, сестра, — шепнула колибри. — Я провожу тебя.
Но мама-кошка так хотела вернуться назад. Туда, где остались её малыши. Как же она их покинет? Она не может бросить их. Простые грустные собачьи песни, нежное мурлыканье крошечных котят. Уйти? Сейчас? Её вдруг охватила тревога. Как же ей уберечь их? Она должна их предупредить! Она должна вернуться!
— Ты не можешь вернуться, — сказала колибри.
— Я знаю, — вздохнула кошка и ещё раз — последний раз — взглянула на Пака.
Что же она наделала? Как могла она взять такое огромное обещание с такого маленького котёнка? Она почувствовала угрызения совести.
— Бедняжка Пак! — прошептала она.
Она не слышала звука мотора, который
Деревья — хранители преданий. Алая рябина, стройный каштан, дрожащая осина знают историю птички колибри. Они знают, что колибри может пересекать границу двух миров — земного и потустороннего. Она провожает души умерших из мира живых в мир мёртвых. Колибри порхает возле души, пока та не привыкнет к своей новой обители, а потом торопится обратно. Колибри всегда стремительна и неуловима — ведь, чтобы пересечь границу миров, нужна такая скорость, при которой птичку нельзя увидеть простым глазом. Колибри вообще нелегко разглядеть. Некоторые называют её проводницей — и это верно. Другие предпочитают слово «вестница» — и это тоже верно. Ещё она известна под прозвищем «радужная птичка». Это прозвище связано не с её чудесными свойствами, а с ярким оперением, которое блестит и переливается в лучах солнца.
Но всё это не главное. Главное то, что колибри кого-то ищет. С давних пор она всё ищет и ищет кого-то.
Барракуда был не первым человеком, поселившимся в этих влажных лесах. Давным-давно здесь обитали люди, которые называли себя каддо. Они жили на берегах солёного лесного ручья.
Деревья помнят людей каддо. Много веков назад они приплыли сюда из Южной Америки. Они пересекли Мексиканский залив на лодках, выдолбленных из деревьев, и обосновались в этих краях. Каддо смешались с местными племенами — алконгинами, жившими на севере, и апачами, жившими на юге, и стали единым народом со своими сказаниями и песнями. Они общались с травами, деревьями и водой, знали повадки птиц и зверей. А ещё они умели делать красивые кувшины, миски и горшки из красной глины, которой так много на берегах солёного лесного ручья.
Деревья хранят память о племени каддо. Людей каддо помнят не только сосны, но и дубы, и каркасы, и ясени, и ниссы, и кедры, и оранжевые маклюры. Деревья помнят деревню каддо у лесного ручья. Того самого ручья, возле которого высится огромная старая мексиканская сосна.
Этот ручей носит имя Плакучий. Его исток — подземный ключ. Он бьёт глубоко-глубоко под землёй. Этот ключ древней, чем деревья, древней, чем Большая и Малая песчаные поймы, полные болот и зыбучих песков. Древней, чем широкая и узкая протоки. Древнее и солонее их. Говорят, что вода его солёная от слёз.
Среди слёз, что падали в эти солёные воды, были и горькие слезинки серенького котёнка, которого едва не утопили в ручье. Обессиленный, он выполз на берег. Голос мамы-кошки всё ещё звучал у него в ушах. Оказавшись на твёрдой земле, он обернулся, чтобы взглянуть на неё, но увидел только крохотную колибри, парившую над ручьём.
Он огляделся. За всю свою коротенькую жизнь он ни разу не был совсем один. Так, чтобы некому было о нём позаботиться. Рядом всегда были мама, сестра и старый гончий пёс. И вот теперь на него вдруг навалилась огромная тяжесть. Он содрогнулся от этой тяжести. От того, что остался совсем один.