Под крылом Ангела
Шрифт:
Незнакомец пожал плечами:
— Суровый вы какой! Сразу утюгом. Зачем же так? Видите ли, я жил в этой квартире много лет назад. Ну, то есть я был тогда очень маленьким… А потом мы с родителями уехали из России, и я не был здесь целую вечность.
— Так это вы звонили днем? — поняла Бася.
Незнакомец вручил ей цветы.
— Признаюсь, я. Извините, вы мне отказали, а я все-таки проявил настойчивость, пришел… Наверное, это назойливость. Но вот в Европе, например, даже традиция есть — в Рождество каждый может прийти в гости к незнакомым людям и его примут; и утюгом пытать
— У нас тут не Европа! — мрачно проговорил Чувалов. — Это Россия!
По лицу незнакомца было видно, что кое-что о различиях культурных традиций он уже начал понимать.
— Ну кто же знал, что у вас в России такие нравы… Плохого-то я не хотел ничего… Думал, зайду на пять минут, поздравлю хозяев и уйду. Ну раз я не вовремя, то, очевидно, мне лучше удалиться. Всего наилучшего! — Он направился к двери. — Откройте, пожалуйста!
— Стоять! — рявкнул Чувалов. — Кто сюда попадет, отсюда уже не выйдет! Тут по моим правилам Новый год встречают. Останешься с нами!
Гость вопросительно взглянул на Басю. Она печально улыбнулась:
— Делайте, что вам говорят. Мы все здесь — заложники.
Они вернулись в гостиную.
Чувалов усадил гостя за стол напротив себя.
— Рассказывай!
— Да рассказывать-то нечего, — усмехнулся незнакомец. — Главное уже рассказал. Давно не был в России, а тут представилась возможность провести здесь рождественские каникулы. Позавчера прилетел в Петербург, можно сказать, открыл для себя и страну, и город, захотел побывать в квартире, где жили мои родители, бабушки и дедушки, и вот пришел… Кто же знал, что мой визит окажется так некстати?
Пока он говорил, Бася рассматривала его. Высокий, стройный, возраст около тридцати пяти, черты лица, пожалуй, неправильные — лоб слишком высокий, нос немного длинноват — в общем, все по отдельности далеко от идеала, а в целом смотрится гармонично. Глаза красивые — темные, выразительные… Улыбка обаятельная — стоит ему улыбнуться, и лицо как будто преображается. Тщательно, не без шика, одет — дорогое классическое пальто, хороший костюм…
Бася и букет оценила — на цветах мужчина не экономил. Букетик из приличной цветочной лавки.
— Как зовут-то тебя? — спросил Чувалов.
— Иван.
— Ну очень нерусское имя! — усмехнулся Семен. — А ну, парни, давайте проверим Ванины документы. Посмотрим, из какой такой Европы он пожаловал!
— Гони пачпорт, — ухмыльнулся Снегурочка Витя.
Иван достал из внутреннего кармана портмоне и протянул Чувалову.
Тот просмотрел предъявленные документы.
— Таможня дает добро, Иван! Только почему ты по-нашему здорово шпрехаешь? Вообще без акцента?
— Так ведь я русский и есть. Меня и воспитывали так, чтобы я знал родной язык. Рад, что вы оценили!
Чувалов усмехнулся:
— Ладно, допустим, я тебе верю. Предположим, ты действительно Иван из (во дает!) Лос-Анджелеса. Ну и что? Может, ты Сонькин хахаль и пришел, чтобы увезти ее туда?!
Иван взглянул на Чувалова с укоризной:
— Простите, я даже не знаком с этой женщиной!
— Кажется, не врет, — задумчиво проговорил Чувалов. — Ладно, отдыхай, Ваня. Извини, но до утра ты отсюда не выйдешь, придется здесь Новый год встречать, а то кто тебя знает — побежишь, глупостей наделаешь, заявишь куда-нибудь, а тут дело пахнет международным скандалом.
— Но мне надо идти! — вскинулся Иван.
— Сидеть! Не суетиться! — строго приказал Чувалов. — Видел, какой у меня серьезный аргумент имеется? — Он показал пистолет.
Иван послушно сел.
— И вообще, Иван, знаешь первый пункт устава публичного дома? — Чувалов расхохотался: — Не суетиться под клиентом! Суетиться вообще не надо. Расслабься, Ваня! Сиди, отдыхай культурно. Поешь чего-нибудь, вон «Огонек» по телику посмотри. А мы тут пока дальше разбираться будем.
— А что здесь вообще происходит? — поинтересовался Иван.
— Любовная драма! — пояснила Бася. — Мы все — заложники любви!
— А, — улыбнулся Иван. — Я про это много читал: Достоевский, Толстой, страсти и чувства на разрыв!
— Это точно, мы такие, — с гордостью подтвердил Чувалов. — Вот я, например, уговариваю эту женщину быть со мной, а она, тупая курица, отказывается. И что мне остается сделать? Только свернуть этой тупой курице шею!
Услышав угрозу в свой адрес, Соня вновь закружилась в танце.
«Тяжелый, горячечный бред, — вздохнула Бася, — куда там Плантагенетам до меня, по степени безумия я их давно обскакала! В новогоднюю ночь оказалась заложницей в собственной квартире, моя лучшая подруга танцует, как заведенная игрушечная обезьянка, за столом сидят чужие неприятные люди, и прекратить это сумасшествие совершенно не в моей власти! А ведь как чудесно я встречала прошлый Новый год! Каким прекрасным и гармоничным был тот праздник!» Тридцать первого вечером Бася отправилась на новогодний концерт в Мариинский театр, а ближе к полуночи заехала в гости к старым приятелям, где ее ждали и где ей обрадовались. Там была елка, веселились дети, и Бася, уже пьяная, расчувствовавшись, слушала рождественские стихи в их исполнении. В общем, отметили Новый год душевно и славно. Потом вышли на Дворцовую площадь, пускали фейерверки, пили шампанское. Было ощущение того, что живешь как-то правильно, и что жить, вообще говоря, — стоит, и что впереди еще много хорошего, целая череда даров судьбы.
А сейчас что?
М-да, Барбара, как далеко ты зашла в поисках собственного стиля! Прав Чувалов — ноги бы тебе переломать!
Господи, много ли надо человеку для счастья? Просто чтобы сейчас все посторонние испарились, исчезли, истлели, наконец, а Бася с Соней, выпив шампанского, вышли потом на улицу, в ночь, туда, где снег. Зажгли бы бенгальские огни на Дворцовой площади. И было бы им хорошо. Только отчего-то эта малость невозможна.
Нет, ну надо же — сколько раз Бася сама создавала «обстоятельства» для своих героев в виде конфликтов и разнообразных преград — ведь писатель обязан героя слегка притопить, придушить, обрушить на него град всяческих препятствий! И вот сама выступает в этой роли! Со всех сторон на нее сыплются дерьмо и препятствия, — только успевай уворачиваться, и совершенно непонятно, как со всем этим справиться и что ждет в финале…