Под крылом доктора Фрейда

Степановская Ирина

— …И, конечно, выписку я, уже не как ведущий конференции, а как заместитель главного врача по лечебной работе, считаю преждевременной! — подытожил обсуждение Дыня.

Это был настоящий удар. Что же она теперь скажет Тане и Давыдову? Альфия сидела словно оплеванная. Все, кто выступал после, безоговорочно поддерживали начальника. Бурыкин, как и обещал, не пришел.

В заключение взял слово Старый Лев.

— А я, пожалуй, склоняюсь к мнению доктора Левашовой. Но от себя добавлю, что эту больную все-таки нельзя выпускать

из вида. Надо за ней наблюдать. Лучше все-таки в стационаре, но можно и амбулаторно, если Альфия Ахадовна возьмет на себя ответственность. Но только последующее весьма пристальное наблюдение может расставить все точки над «i» в этом очень интересном и очень непростом случае.

Старый Лев объявил о закрытии конференции, доктора потянулись к выходу. Некоторые теперь сочли необходимым подойти к Альфие.

— Да, наблюдать необходимо! — Они стали громко и на все лады повторять последние слова главного врача. Альфия молчала. Она сидела на своем месте и ждала, когда все выйдут. Находиться среди этих людей казалось ей невыносимым.

Вот, наконец, зал опустел. Уборщица заглянула внутрь и поставила возле двери ведро с водой и швабру.

«Надо идти», — подумала Альфия, но не двинулась с места.

Вошел Давыдов, сел рядом.

— Что же это значит? — спросил он. — Ты оставишь Таню в больнице?

Альфия достала из папки историю болезни, а из нее — несколько листков.

— Твоя жена здорова. Вот выписной эпикриз. Все подписи и печати на месте, как полагается. Завтра вы можете ехать. — Она медленно встала. — Пусти, я пройду.

Он притянул ее к себе, измученную, заледеневшую, и исцеловал все ее лицо.

— Да хранит тебя Бог, Альфия!

Она отстранилась от Виталия и ушла. И на лице ее не было написано ничего, кроме смертельной усталости.

Дима

— Зачем, зачем ты взял у них эти проклятые продукты?!

Настя от возбуждения не могла спокойно стоять. Глаза ее сузились от гнева, кулаки то сжимались, то разжимались, она не стояла на месте и всем своим видом напомнила Диме боксера на ринге.

— Я обещал твоей маме тебя кормить.

— А больше ты ничего не обещал моей маме? Мать выгнала меня на улицу, отобрала квартиру, била и унижала меня всю мою жизнь, а ты теперь что-то обещаешь моей мамочке?

— Настя, ты что? У меня создалось немного другое впечатление о твоих родителях…

— Вот именно! Впечатление! Предатель!

Настя кинулась в комнату и начала лихорадочно собираться.

— Постой, ты куда на ночь глядя?

— Какая тебе разница?

Он бросил пакеты прямо посреди комнаты.

— Как это: какая мне разница? У нас ведь теперь семья?

Настя лихорадочно застегивала куртку. Схватила сумку.

— Где мой телефон?

— Возьми.

Она схватила телефон и попыталась пройти.

— Пусти меня!

— Настя, не глупи!

— Пусти!

— Не пущу!

— Я все равно убегу!

Он изловчился, поднял и понес ее на постель.

— Глупенькая моя! Несчастная моя! Милая моя! Никуда ты не убежишь. Дай я тебя раздену и уложу поспать. Завтра мы все обсудим, а теперь — бай-бай!

Он стал баюкать ее, как ребенка. Некоторое время Настя еще сопротивлялась, потом уснула. Дима встал, отнес в холодильник пакеты и стал убирать ее вещи. Из кармана куртки что-то выпало. Он поднял — все тот же телефон.

Внезапно что-то решив, Сурин резко перевернул вверх дном сумку. И среди разных девичьих мелочей увидел деньги, довольно крупную сумму, и коробочку из ювелирного магазина, обклеенную синей под велюр бумагой. Он сглотнул слюну, открыл коробочку: там лежал мужской золотой перстень — красивая печатка с черным камнем. Там же хранился сложенный чек. Диме вдруг стало нехорошо. Он развернул чек. Взглянул на четко выведенную дату продажи: кольцо было куплено за два дня до смерти Оли Хохлаковой.

Дима посмотрел на любимую. Настя спала и выглядела измученным ангелом. Он сложил назад в сумку все мелочи, а деньги и кольцо отложил и завернул в отдельный пакет.

— Здесь какая-то ошибка. Завтра все выяснится, — сказал себе он, но впервые за все эти дни лег, не раздеваясь, на диване в гостиной.

Альфия

В кабинете было темно. Альфия включила лампу, вызвала звонком Нинель.

— Они уехали?

— Только что. Не стали дожидаться утра. — Нинель прекрасно понимала, о ком ее спрашивают.

— С этой конференцией я сегодня у матери опять не была. Что в отделении новенького?

— Все по-старенькому. Ваша мама в порядке. У Марьяны — понос. Некоторые дорогие лекарства закончились. Вот список.

— Отчего у Марьяны понос? Антибиотик ей надо дать. — Альфия достала ключ и пошла к сейфу.

— В бывших бурыкинских теплицах вырастили салат и зеленый лук. Сегодня первый день сделали салат с подсолнечным маслом. Вот ее с этого салата и пронесло. Да ладно, в первый раз, что ли? Я уж привыкла. Через два дня само пройдет. Я сама салат ела. Вкусный. И ничего.

Альфия выдала под расписку Нинель несколько пачек разных лекарств.

— Антибиотик Марьяне обязательно дай. Слышишь?

— Слышу.

Альфия подошла к столу, несколько упаковок отложила в ящик. Увидела сверток с деньгами.

— Как дела у твоей дочери?

Разговоры о дочери всегда приводили Нинель в хорошее расположение духа вне зависимости от времени и места.

— В этом году заканчивает она.

— И сразу в клиническую ординатуру?

— Нет, не получится. Денег нет. Сейчас вся ординатура платная.

Альфия достала из ящика сверток.

— Это твоей дочери.

— Что это, Альфия Ахадовна?

— Деньги. За ординатуру заплатишь.