Под крылом земля
Шрифт:
Я был уверен — он сделает прибор. Мне уже не раз приходилось быть свидетелем одинцовского упорства. Он мог, например, после напряженного рабочего дня всю ночь просидеть над техническими расчетами, мог, не отходя от стола, чертить по восемнадцати часов.
— Нечестно оставлять друзей в беде! — Я повернулся на голос. Кобадзе, порывистый, быстрый, шагнул в комнату, держа в обеих руках по свертку. На плече висел халат. — Здравия желаю, товарищи! — гаркнул Кобадзе, словно в палате лежали глухие.
— Здравствуйте, капитан, — улыбнулся он. — Ну и голос! Перепонки лопнут от такой здравицы.
— Ох, и несговорчивая попалась старушонка, — смеялся Кобадзе. — Агитировал ее, агитировал, а она знай свое: «Николавна осерчает». Забодал бы ее комар, эту Николавну! Ну, думаю, бабуся, не мытьем, так катаньем я тебя. Помогла стратегия. Я сюда с тыла…
Говорили долго. Инженер спрашивал, мы отвечали. Внезапно Кобадзе вскочил, словно ужаленный.
— Есть предложение покончить с прениями. Антракт пять минут. После — художественная часть. — Капитан сделал движение, словно засучивал рукава. — Свет Алеша, будьте ассистентом.
Мы разворачивали кульки и кулечки. На тумбочке выросла гора яств, в центре высовывалось горлышко бутылки.
Вдруг Кобадзе прислушался и быстро встал за дверь, которая тотчас же отворилась. В палату не вошла, а впорхнула девушка.
— Врач, — промолвил Одинцов и зажмурил глаза. Девушка на секунду остановилась, как бы раздумывая. Она была очень тоненькой и прямой; из-под круглой шапочки с красным крестом выбивалась прядка светлых волнистых волос. Голубой воротник кофточки был выправлен на халат.
Кобадзе, скорчив гримасу у нее за спиной, помахал мне рукой и на цыпочках вышел из палаты. Я постарался закрыть спиной столик.
Короткие брови девушки сомкнулись.
— Почему вы здесь? — сказала она, нахмурив невысокий лоб. Я, по привычке, встал по стойке «смирно». — Часы посещения давно прошли. Ага, даже халат получили. Просто удивительно!
— Да, но видите-ли… — начал было я.
— Разумеется, вижу. И прошу оставить больного. Сейчас же!
Мне показалось, что я уже слышал где-то этот неровный вибрирующий голос…
Девушка повернулась и вышла.
«Постой, постой, ведь это же она! — чуть не закричал я. — Ну, конечно, она». — И в памяти всплыла та зимняя ночь, когда мы вместе с этой девушкой ехали на санях. Вот и встретились. Однако на кого я похож в этом дурацком халате!
— Легко отделались, — улыбнулся Одинцов. — Девушка с характером. Попадешь под плохое настроение — пропал. И все-таки многие от нее без ума. На днях майор Сливко ко мне приходил, все удивлялся, как она не встретилась ему раньше. Просил познакомить.
— Серьезно? — но я
— Людмила Николаевна.
Часов в семь вечера я снова был у госпиталя. Отыскал в саду лавочку, с которой можно было, оставаясь незамеченным, хорошо видеть парадный вход, и стал ждать. Солнечные лучи, пробившие молоденькую листву на деревьях, рябили стену госпиталя. В одном из окон второго этажа женщина в красном платке мыла горевшие золотом стекла, внизу громко препирались двое маляров в забрызганных известью комбинезонах.
Хлопала дверь, словно выталкивая людей, но Людмилы среди них не было.
Наконец, вышла она. За нею выскочил долговязый молодой человек в черном берете. О чем-то споря, они миновали аллею. Я направился следом. У трамвайной остановки молодой человек раскланялся и пошел дальше. Людмила, вынув из чемоданчика книгу, стала читать, время от времени посматривая в конец улицы — не идет ли трамвай.
«Главное — произвести впечатление», — твердил я себе. Для этого я целый час драил зубной щеткой пуговицы и еще час торчал в парикмахерской.
Я поправил фуражку, проверив пальцем, точно ли над переносьем находится золотой «краб», одернул отутюженный френч и решительно направился к девушке. Людмила собиралась перевернуть страничку, но, увидев идущего прямо на нее летчика, замерла в нерешительности.
— Я, кажется, обеспокоил вас, — начал я как можно самоувереннее, — нарушил госпитальные правила.
Лицо у врача было не строгим. По нему пробежала улыбка.
— И вы решили просить прощения? — Прищуренные, слегка раскосые глаза девушки смотрели дружески-насмешливо. — Что ж, такое, наверное, прощается.
— Спасибо, большое спасибо, — сказал я. И для солидности потрогал кортик.
Девушка вскинула брови. Она старалась сдержать улыбку, но та прорывалась в зеленоватых, как срез стекла, глазах, и подбородок при этом вздрагивал.
— Пожалуйста.
Она окинула меня взглядом — я, конечно, принял надлежащую позу, — и направилась к подъехавшему трамваю.
— Подождите, Людмила Николаевна. Девушка остановилась.
Трамвай предупреждающе звякнул и тронулся.
— Я помню вас с зимы, — сказал я, глядя на нее в упор. — Мы вместе ехали однажды в город. Помните, я навязывал вам унты.
— Это вы?! — воскликнула она. — Я тоже вспоминала тот вечер. — И вдруг спохватилась. — Пойду, пожалуй, пешком, извините.
— Но я не все сказал. (Черт бы побрал, надо быть решительнее.) Я думал о вас.
Людмила сделала такое движение, точно собралась бежать.
— Не сердитесь. Поверьте, это где-то там… — я даже, кажется, приложил руку к сердцу.