Под крылом земля
Шрифт:
Я рассмеялся.
— Что ж тут смешного? — обиделся он. — У меня ведь нет карты.
Действительно, смешного в том, что Лерман не знал района полетов, было мало. Почему-то командование не требовало от воздушных стрелков знания штурманского дела.
— Хорошо, — ответил я. — Скажу, когда включить аппарат, но вообще-то не худо бы члену экипажа изучить район. В полете всякое может случиться.
Для убедительности я сравнил воздушного стрелка со штурманом бомбардировщика. Лерману сравнение понравилось. Он сделал из кусков плексигласа планшет, вставил туда карту района. Эту карту
— Ну, а как нашему штурманенку — все ясно? — С легкой руки капитана прозвище это крепко пристало к Лерману.
А мне как-то Кобадзе сказал:
— Ты не будешь против, если я поручу твоему стрелку вести мое хозяйство? — Капитан говорил о топографических картах. Их нужно было строго учитывать, выдавать летчикам только с разрешения штурмана.
— С условием, — сказал я полушутя, — что ты не заберешь его к себе совсем.
Перед тем, как подняться в воздух, Лерман переносил с моей карты на свою маршрут полета, расчетные данные. У него оказалась хорошая зрительная память и я в затруднительных случаях обращался к своему стрелку за помощью. Но хитрил при этом, говоря, что проверяю его знания.
Сегодня мы летим в составе группы, которую ведет командир звена, но действуем так, будто находимся в воздухе одни.
Летчику сбиться с маршрута все равно, что близорукому потерять очки.
Знакомая пожарная вышка остается в стороне. Через пять минут — цель.
Лес оборвался. Теперь под плоскостью самолета — черная топь. Стелется седая струйка дыма, указывая направление ветра. Время от времени бьют в глаза солнечные лучи, отраженные от болотных полыней. Надеваю очки-светофильтры. Группа образует над целью круг. Быстрее обычного начинает биться сердце.
Маневр для ввода в пикирование построен.
Пора!
Самолет, словно помимо моей воли, делает крен, опускает нос, несется вниз. Мотор работает со звоном. С концов острых плоскостей срываются светлые струйки воздуха. Круг с белым крестом — в прицеле. Он увеличивается с неимоверной быстротой. Еще мгновение, еще, еще. Нажимаю на кнопку сбрасывания бомб. Самолет продолжает нестись вниз. Бомбы отделились. Теперь пора выводить машину.
Самолет взмывает вверх. Отливает от лица кровь. Кажется, кто-то положил на плечи тяжелый мешок, веки опускаются вниз, в глазах темнеет. Просто удивительно, как при такой перегрузке стреляет из пулемета Лерман. Еще секунда — и делаю боевой разворот. Теперь мне видно, что дымовой сгусток от разрыва бомб чуть правее круга.
— Бомбы за кругом! — сообщает воздушный стрелок. Снова набираю высоту для удара. Сверкая стеклами кабин, машины из нашей группы одна за другой камнем падают вниз, сливаясь с землей. Снова строю маневр для ввода в пикирование. Ручка управления отжата. Ошибку первого пикирования учел. Цель в сетке прицела стремительно приближается. Секунда, вторая, третья… Самолет идет вверх. А Лерман — о радость! — кричит:
— Бомбы в круге! Ура!
Обратно идем на бреющем. Самолеты вот-вот
Но мы обязаны «набивать глаз» в ведении визуальной ориентировки. Ведь когда летишь на малой высоте и большой скорости, некогда сличать карту с местностью, надо следить за дислокацией и передвижением врага на земле и за воздушным пространством, так как в любую минуту можешь быть обстрелянным с самолетов противника.
Время от времени командир звена приказывает тому или иному летчику заменить ведущего, то есть взять на себя всю ответственность за самолетовождение.
Стрелки во время полета на бреющем тоже начеку — помогают летчикам сохранять место в строю. Лерман то и дело включает переговорное устройство:
— Подтянемся немного! Возьмем левее! Не надо высовываться.
Наши самолеты еще на пути к аэродрому, а на командном пункте уже знают результаты бомбометания и стрельб: руководитель полетов Кобадзе по телефону сообщил Молоткову об успешной работе летчиков.
Когда прошли строем над аэродромом, Сливко покачал крыльями: «Расходиться на посадку!» Самолеты один за другим «отваливали» в сторону, выпуская шасси.
Посадка — ответственнейший момент всякого полета. Даже опытный летчик волнуется при посадке. Каждому хочется не просто приземлиться, а «притереть» самолет на три точки. Механики сгрудились у рулежной дорожки, тоже волнуются.
Вот я уже подвел машину к земле. Самолет черкнул колесами по посадочной полосе точно за первым ограничителем. Идеальное начало! Теперь — выдержать прямолинейность. Поймал взглядом водонапорную башню на горизонте, по которой всегда ориентируюсь при пробеге.
И вдруг башня поползла в сторону. Поспешно затормозил одно колесо, чтобы прекратить развороты, но самолет оступился, заскользил юзом. Мелькнула мысль: «Лопнула камера». Самолет пробежал несколько метров и, круто развернувшись, рухнул набок, взметнув облако пыли. Меня швырнуло на прицел.
Стартер выхватил ракетницу и дал одну за другой несколько красных ракет. Солдаты бросились к посадочному «Т», чтобы сделать из полотнищ крест, означающий, что дальнейшая посадка запрещена.
Некоторое время я сидел, бессмысленно глядя на грохочущие самолеты, вынужденные идти на второй круг. Голову будто сдавило обручем, что-то теплое и клейкое ощущалось на лбу под шлемофоном. Потом я вылез из кабины. Стальная амортизационная стойка с медленно крутящимся колесом валялась метрах в десяти от самолета. Пробороздившее землю крыло сдеформировало, металлическая обшивка его стала волнистой и в нескольких местах лопнула.
Я почувствовал слабость и сел на землю. Подъехала санитарная машина, за ней автостартер.
— До свадьбы заживет, — оптимистично объявила Верочка Стрункина, осмотрев мой лоб. — А сейчас нужно показать вас хирургу. На всякий случай.
Меня взяли под руки и втащили в санитарный автомобиль.
— В госпиталь, — сказала Верочка шоферу. Машина затряслась по колдобинам.
В памяти встал первый день моей полковой жизни. Командир полка стоял перед нами — недавними выпускниками военного училища — и говорил: