Под крылом земля
Шрифт:
— Я лично этого не нахожу.
— А его мужественный поступок на реке?
— Это сделано в азарте. Им двигало эгоистическое начало, желание понравиться девушке, с которой он шел тогда.
— Э, бросьте, Лерман, заниматься словесной эквилибристикой. Брякиным двигало вовсе не эгоистическое начало, как вы говорите: в ту минуту ему некогда было думать, понравится кому-то его поступок или нет. Нужно было действовать, и он действовал, как подобает советскому воину.
— Сдаюсь, сдаюсь, — сказал Лерман, поднимая руки. — Я ж умею признавать
«Хорошо бы потолковать с Брякиным по душам, — думал я, — узнать его поближе, подобрать к нему ключик».
Поводом для разговора послужило письмо, пришедшее в полк. На конверте с голубой каемкой каллиграфическим почерком было написано: «Самому смелому, самому отважному воину Брякину».
Сопровождаемое различными замечаниями письмо переходило из рук в руки, солдаты смотрели его на свет, нюхали (от конверта пахло духами) и, наконец, передали мне.
Я молча вручил его мотористу. Брякин сконфузился. Однако конверт тотчас же разорвал и стал читать письмо.
— Ну чего они, в самом деле, — пробормотал он. — От школьников это, — счел он нужным пояснить. — Благодарят за то, что мальчишку спас.
Брякин посмотрел на меня и добавил:
— Только это она все. Если бы не она, я бы не увидел мальчишку. Лучше б ей передали.
— Хорошая, значит, девушка? — спросил я как бы между прочим.
Брякин вдруг нахмурился и взглянул на меня исподлобья:
— Девушка как девушка. Не все ли вам равно? Могу быть свободным?
— Конечно. Я просто хотел передать письмо.
Вот тебе и подобрал ключик! А я-то надеялся, что у нас получится задушевный разговор.
Общительный и разговорчивый по натуре, Брякин в экипаже чаще всего молчал. Да и с кем было разговаривать? Лерман, занятый комсомольскими делами, приходил на стоянку только в летные дни, заряжал парашюты, фотопулемет и забирался в заднюю кабину. Мокрушин, как только выдавалась свободная минута, читал о реактивных двигателях или чертил. Изредка он говорил:
— Брякин, прошприцуй мотор. Вычисти в фюзеляже. Промой гондолы.
Брякин брался за дело неохотно, всегда с отговорками.
Мне очень не нравилась разобщенность экипажа. Улучив минуту, когда не было Мокрушина, я сказал мотористу:
— Парень ты как будто общительный, а не умеешь ладить со своим механиком. — И сейчас же почувствовал на себе хитрый выжидающий взгляд.
Остренькое лицо Брякина исказила гримаса.
— Пыжится Мокрушин, как крахмальный воротничок. Вам трудно заметить, вы не всегда с нами бываете. Разве это не зазнайство? — Брякин быстро подошел ко мне вплотную. — Вижу, конструирует что-то. Он может это — у него не башка, а котелок с идеями. Токарную работу ему нужно произвести, а станочник в мастерских заболел. Ну, я по токарному соображаю, в исправительных учили. Давай, говорю, сделаю. А он и не посмотрел на меня. — В круглых глазах Брякина была обида. — Инженер-майор Одинцов на что уж взыскательный гражданин-начальник и то просил кое-что выточить.
«Ага,
Спустя два дня в эскадрилье были полеты. Выполнив нужные упражнения, я выключил мотор. На плоскость, как водится, вскочил механик.
— Как работает двигатель? — услышал я стереотипную фразу.
— Хорошо, — я отстегнул привязные ремни. — Вот только пусковой насос туго ходит. Посмотрите, что там случилось. Вечером доложите.
— Опять с этим насосом хлопот полон рот, — мрачно проговорил Мокрушин. — Выбросить его надо! Вот и все. Это я говорю обо всех пусковых насосах, в общем.
— Чем же подавать при запуске заливку в цилиндры?
— Воздухом! От бортовой сети. Вот обождите, я сделаю специальный кран для запуска.
— Это очень интересно и ново, да только, Мокрушин, одному вам не осилить. Или забыли слова Павлова? Ну-ка, Лерман, скажите.
— «Мы все впряжены в одно общее дело, и каждый двигает его по мере своих сил и возможностей, — послышался из закрытой задней кабины голос старшего сержанта. — У нас зачастую и не разберешь, что мое и что твое, но от этого наше общее дело только выигрывает».
— Разве ж я против, чтобы над краном запуска работал еще кто-нибудь? — отозвался Мокрушин. — Вот, например, могу к этому делу подключить Брякина. Он токарное дело знает.
— Правильно! — согласился я. — Его сейчас просто необходимо отвлечь от всяких дурных помыслов. Лерман вот говорит, что Брякин неисправимый человек. А мне думается, если мы заинтересуем его, он станет лучше. Здесь ты обязан мне помочь как младший командир.
— Ну, какой я командир, — возразил Мокрушин. — Вы сказали как-то, что чем требовательней относиться к подчиненным, тем большим авторитетом будешь у них пользоваться. А у меня так не получается.
«Да ведь я сам не знал, что настоящий воспитатель тот, кто и командир, и товарищ в одно и то же время», — чуть не вырвалось у меня.
— Но я сейчас о другом хочу сказать, — продолжал Мокрушин. — Два раза я просил Брякина выточить мне пару втулок для крана. Он возьмет чертежи и уйдет на весь день, а втулок не выточит. Ему лишь бы с глаз долой уйти, вот какой он человек!
Я был поражен. Ведь Брякин говорил другое. И так убедительно говорил. Кому же верить?
— Ладно, Мокрушин, — сказал я. — Сейчас придет ефрейтор, и вы при мне дайте ему это задание.
Он так и сделал. Брякин взял чертежи и, посмотрев на меня исподлобья, пошел в мастерские. Я крикнул ему вслед:
— К обеду чтобы все было сделано. Ясно?
— Ясно, — ответил он, не оглядываясь.
«Эх, Брякин, Брякин! Значит соврал, обманул?»
На послеполетном разборе Сливко указал мне, что при взлете я долго не мог оторваться от земли и чуть было не задел колесами за телеграфные провода.
— А на Луну собираешься, — усмехнулся он. — Помалкивал бы уж, лунатик.