Под крыльями высших существ
Шрифт:
Вновь взглянув на Петра Иваныча, я спросил:
– А у вас бывал солдат с позывным Ветер?
– Да, бывал, – ответил Пётр Иваныч. – И даже сегодня он появился.
– Тоже чем-то тревожится?
– Нет, он просто любитель хвастаться, – взгляд Петра Иваныча стал напряжённым. – И обманывать тоже любитель.
– Разве? – спросил я. – Хвастовство я замечал, но обман…
– Ты просто его не знаешь. Он показал мне не столь давно жетон убитого немецкого офицера. Он мне сказал, что убил его самолично. Но эти глаза, – Пётр Иваныч немного оттянул нижнее веко под левым глазом, –
Последние слова он сказал с интонацией такой, будто сам был тем, у кого этот злосчастный жетон украли. Я продолжал смотреть на Петра Иваныча, в котором всё сильнее кипело недовольство.
– Это поступок недостойный мужчины. Недостойный русского солдата. Обман не есть добродетель.
– Что-то я всё-таки тогда подозревал, – сказал я полушёпотом. – И Буран тоже.
– Скажу тебе больше, Буран вполне себе знает, что к чему. И он заставит Ветра поплатиться.
Всё же не зря мне тогда показалось, что Буран посмотрел на Ветра с недоверием.
– Да ну, Пётр Иваныч, что за чушь? Убьёт, он его, по-вашему, что ли?
– Буран сам решит. У знакомых мне штурмовиков свои традиции в этом отношении.
Я нахмурился. Батальон, казавшийся мне изначально торжеством боевого братства и товарищества, на секунду превратился в клубок противоречий. Но до меня вдруг дошло, с какой интонацией Пётр Иваныч сказал это всё. Он говорил это так, будто это было само собой разумеющееся.
– А почему бы вам не помирить их? – спросил я. – Что, разве нет способов?
– Я способен помирить семейные пары, разругавшиеся из–за каких-то противоречий, – ответил он, – но я не способен помирить солдат, между которыми вспыхнет страшнейшая вражда, когда обманутый решит отомстить обманщику. Дружеский спор между солдатами – дело мирное, пока не доходит до лжи. Тогда оно превращается в шторм, унять который способен только слом хребта одного из врагов…
– Знаете, что, Пётр Иваныч? – перебил я его вопросом. – Вот слушаю я вас и понимаю, что вы ни хрена не служили. Я вот два года служил на восточной границе, там у нас не было никакой войны, но даже там за ложь мы ничего друг другу такого не делали. Да, ругались, да, ссорились, но чтобы какой-то там «шторм» аж до слома хребта? Я, конечно, понимаю, что на гражданке много всякого происходит. Может, вы вообще в тюрьме работали, кто ж вас знает? Но не проецируйте, пожалуйста, все эти закономерности на армию. У солдат на войне, особенно на такой тяжёлой и жестокой, будьте уверены, нет времени выяснять, кто кому лапшу на уши повесил. Если, конечно, это до чего-то совсем дурного не довело…
Я смотрел на Петра Иваныча с нескрываемым раздражением. Он, в свою очередь, слушал меня терпеливо, иногда даже кивал. Последнее меня в один момент вдруг выбило из колеи. Неужели Пётр Иваныч на это и рассчитывал? Где же тут подвох?
– Я обдумаю твои мысли, – сказал он тихо. – Спасибо за пищу для размышлений. А теперь ступай. Поздно уже. Доброй ночи.
Я ушёл, ни разу не оглянувшись и чувствуя себя не в своей тарелке. Как бы я ни был убеждён в своей правоте, всё равно факт того, что я накричал на собеседника,
Сквозь звук собственных шагов, звонким эхом повторяющихся в просторном помещении, я услышал тихое шуршание, с каким обычно снимают с руки перчатку. Но я не обернулся, пусть и хотелось. Всё равно ничего не увидел бы.
Глава 3. Ночью, под носом у врага
Мы находились на самом передке, у окраины леса, следили за передвижениями противника и готовились устроить им «сюрприз» (так солдаты иногда называли засады). Я находился чуть позади и мог переговариваться с товарищами по радио.
– Красивые тут ночи, да, военкор? – тихо спросил меня Буран, смотревший в наблюдательный прибор в своём шлеме, спрятавшись под импровизированным укрытием из веток и листьев. Маскировочные сети у нас, конечно, были, но тут решили обойтись без них.
– Да, с самого начала это заметил, – ответил я, взглянув сквозь кроны деревьев на красивые звёзды. – Комары только дурацкие мешают. Находят ведь, куда залезть, гады, и кусают в самых неожиданных местах.
– Прямо как я, – подал голос боец с позывным Комар, пехотный снайпер с увесистой тяжёлой винтовкой, которой можно было, наверное, сбивать даже вертолёты. Из его динамика раздался тихий, но глубокий смех. – Враги что-то совсем распоясались, диверсионные группы часто к нам ездить стали.
– Поэтому мы здесь. Чтобы наблюдать и перехватывать, – сказал боец-гранатомётчик с позывным Миша. – С другой стороны, а что им ещё делать? У них только фабрика под контролем осталась, из Сталевара они нас уже вряд ли выбьют. Вот и пытаются хоть немного нам навредить.
– Хочу взглянуть на их попытки. Ничего у них не выйдет, я им «Хлыстом», – Комар осторожно хлопнул по своей винтовке, – машину сломаю, а вы дело довершите. Вот так и будем работать.
– Не промахнись, Зоркий Глаз. Без нас тоже должен справиться, – сказал Буран и обернулся ко мне. – Кстати, военкор, тебя ведь Виталий зовут?
– Так точно.
– Хотел всё поинтересоваться, откуда ты? Что-то ты о себе совсем мало рассказывал.
– Расскажу, почему бы и нет? Не секретный агент всё-таки. Я с Восьмигорья, что в Красном Секторе.
– У меня там отец работал, – сказал Комар. – Начальником управления по проведению шахтёрских работ.
– Осипов который? – предположил я, пытаясь припомнить крутящихся в голове начальников. О них иногда рассказывали по новостям.
– Не–а. Этот работал в районе Кустовска, а мой – в районе Зеленограда.
– Вряд ли вспомню. Так вот, я там рос и учился, ничего особенного не случалось, мир далеко в тылу всё-таки. Затем поступил на корреспондента, выучился, отслужил на восточной границе, ну и вот, я здесь.
– У нас такие же истории, – сказал Буран. – Тоже росли, учились, служили, а потом отправились на войну. Думаю, трудно среди нас найти человека, который имел бы другую историю. Названия планет и школ только будут отличаться.
– А ваш батальонный психолог? – спросил я. – Неужто он тоже обычный человек?