Под крышами Парижа (сборник)
Шрифт:
Не помню точно, каков был его ответ, но он нехотя согласился. Тем временем Бертран взялся за дело. Не прошло и недели, как он нашел грузовое судно, не возражавшее взять на борт Морикана. Отправлялось оно через тридцать шесть часов – так что было достаточно времени, чтобы послать Морикану телеграмму. Дабы избежать каких-либо искажений со стороны телеграфной компании, я написал текст по-английски: это была телеграмма из пятидесяти слов, со всеми необходимыми деталями.
Когда судно уже отплыло, я, к великому моему изумлению, получил ответ по почте, в котором говорилось, что-де негоже выпроваживать Его Высочество таким вот способом, что его следовало бы предупредить хотя бы за несколько дней, что крайне легкомысленно с моей стороны посылать ему такую важную телеграмму на языке, который он не понимает, и так
Я был абсолютно взбешен. И дал ему об этом знать в совершенно недвусмысленных выражениях. Затем написал Раулю Бертрану обширное письмо с моими извинениями. Дескать, он, французский, даже не швейцарский консул, берет на себя труд заниматься такими проблемами, а эта гнида Морикан не имеет даже совести поблагодарить его за все усилия.
Однако Бертран лучше меня понимал характер человека, с которым мы имели дело. Он вовсе не был ни возмущен, ни озабочен.
– Мы снова попробуем, – сказал он. – Вам нужно сбыть его с рук! – И добавил: – В следующий раз мы, пожалуй, отправим его самолетом. Едва ли он сможет отказаться.
И ей-богу, примерно через десять дней он действительно принес разрешение на отправку самолетом. На сей раз мы послали уведомление задолго до отлета.
И он опять согласился – из-под палки, разумеется. Как крыса, загнанная в угол. Но когда пришло время отправляться, он не явился. Он снова передумал. Какие он привел доводы, я уж и не помню.
К этому времени целый ряд моих близких друзей уже пронюхали про то, что они называли «делом Морикана». Где бы я ни появлялся, меня спрашивали: «Как с твоим другом? Ты от него еще не избавился? Он с собой не покончил?» Только несколько человек имели мужество заявить мне без обиняков, что я законченный идиот.
Однажды меня навестил Варда [149] . В то время он жил в Сосалито на пароме, который превратил в плавучий дом, в танцевальный дворец и в студию. Он просто сгорал от любопытства по поводу Морикана, получая все сочные детали из дюжины различных источников. Он находил данный случай в высшей степени забавным и выражал неподдельное сочувствие. Как бы ему встретиться с Мориканом? Он относил его к разновидности паразитирующего монстра, для которого святые и простаки были легкой добычей.
149
Джин Варда (1893–1971) – художник-коллажист греко-французского происхождения, с 1939 г. в США. По его предложению Генри Миллер и поселился в Биг-Суре.
Считая меня совершенно беспомощной жертвой, он предложил типично Вардово решение. Он сказал, что знает в Сан-Франциско одну богатую даму, не то венгерскую, не то австрийскую графиню, еще привлекательную, хотя и в возрасте, которая любит «коллекционировать» необычных личностей вроде Морикана. Астрология, оккультизм – это как раз по ее части. У нее был огромный особняк, денег куры не клюют, и она не имела ничего против, если какой-нибудь гость задержится у нее на годик-другой. Если Морикан действительно хороший собеседник, как я утверждаю, он может стать украшением ее салона. Знаменитости со всего мира собираются там, сказал он. Для человека вроде Морикана там настоящий рай.
– Знаешь, что я сделаю? – продолжал он. – Как только вернусь в Сосалито, я попрошу ее организовать вечеринку. Прослежу, чтобы пригласили Морикана. Этот тип только откроет рот, как она будет у него на крючке.
– Ты уверен, что она не захочет от него чего-то большего? – спросил я. – Графиня в возрасте, но еще привлекательная, как ты говоришь, может потребовать того, на что Морикан уже не способен.
– Насчет этого не беспокойся! – воскликнул он, бросив на меня понимающий взгляд. – Стоит ей только махнуть рукой, как у нее на выбор лучшие жеребцы Сан-Франциско. Кроме того, у нее есть парочка таких похотливых комнатных собачек, каких ты в
Предложение Варды мне показалось просто отличной шуткой. И я действительно об этом больше не думал. Тем временем от Морикана пришло еще одно письмо – письмо, полное упреков. Почему это я так тороплюсь его выдворить? Что он такого сделал, чтобы заслужить подобное отношение? Разве его вина, что он заболел chez moi? [150] Он напоминал мне с сарказмом, что я еще продолжаю нести ответственность за его благополучие, что я подписывал кое-какие бумаги и что эти бумаги у него на руках. Он даже намекал, что, если я нарушу обязательства, он проинформирует соответствующие власти о скандале, который вызвали во Франции мои книги. (Как будто бы власти не знали!) Он мог бы даже сообщить им обо мне кое-что и похуже… что я анархист, предатель, ренегат и многое другое.
150
У меня (фр.).
Я был готов на стену лезть.
– Ну и скотина! – сказал я. – Он и вправду пытается мне угрожать.
Тем временем Бертран предпринимал попытки еще раз договориться насчет его перелета. А Лайлик готовился отправиться в Беркли по делам. Он тоже хотел что-нибудь предпринять по поводу этого чертова Морикана. По крайней мере, он собирался навестить его и попытаться хоть малость прочистить ему мозги.
Затем пришло письмо от Варды. Он подготовил вечеринку у графини, подзавел ее насчет бриллианта, который она могла бы заполучить, услышал в ответ, что она ничего не имеет против… Короче говоря, Морикан явился, удостоил графиню лишь одним взглядом, а потом до конца вечера шарахался от нее как черт от ладана. Весь вечер он оставался мрачен и молчалив – лишь отпускал порой язвительные замечания насчет тщеславия и глупости богатых эмигрантов, которые используют салоны, чтобы заглатывать свежую наживку на потребу своим пресыщенным вкусам.
«Сволочь! – сказал я мысленно. – Не мог хотя бы зацепиться за миллионершу, чтобы выручить своего приятеля!»
Вслед за этим инцидентом явился Бертран с новым разрешением на самолет, на этот раз за неделю до рейса. Снова я проинформировал Его Высочество, что серебряная птица эфира в его распоряжении. Не будет ли он столь любезен, чтобы опробовать ее?
На сей раз ответ был ясен и определенен. Завеса с тайны была сорвана.
Излагаю суть этого письма… Да, он соизволит согласиться на предложенный ему полет, но при одном условии: сначала я кладу на его счет в парижском банке сумму, эквивалентную тысяче долларов. Мне нетрудно будет понять причину такого требования. Он покинул Европу бедняком и не имеет никакого намерения им же туда возвращаться. Именно я склонил его к приезду в Америку, и я обещал заботиться о нем. Это я желаю, чтобы он вернулся в Париж, а вовсе не он. Я хочу избавиться от него, нарушить свою святую обязанность. Что до денег, которые я уже на него потратил, – он обмолвился о них как о каком-то пустячке, – то он настоятельно напоминал мне, что оставил у меня в качестве подарка фамильную ценность, его единственное материальное достояние, которое не имеет цены. (Он, конечно, имел в виду часы с маятником.)
Я рассвирепел. И сразу же написал ему, что, если он на сей раз не сядет на самолет, если не уберется ко всем чертям из этой страны и не оставит меня в покое, я порываю с ним. Он может прыгать с моста «Золотые ворота» – мне без разницы. В постскриптуме я сообщил ему, что через день-два его навестит Лайлик с вышеупомянутыми часами, которые Морикан может запихать себе в жопу или заложить и жить на вырученные деньги до конца своих дней.
Письма от него полетели одно за другим, толще и толще. Он был в панике. Порвать с ним? Оставить его без средств? Одного на чужой земле? Человека, который болен, который стареет, который даже не имеет права найти себе работу. Нет, я никогда не сделаю этого! Только не Миллер, которого он давно знает, Миллер, у которого большое, полное сострадания сердце, который раздает все направо и налево, который пожалел его, несчастного бедолагу, и поклялся заботиться о нем, покуда он жив!