Под крышами Парижа (сборник)
Шрифт:
Казалось, он никогда не прекратит, и оно ползло во мне все выше и выше, я от этого вся раздулась, как беременная. Полностью закончив, он вынул хуй очень медленно и сказал, что, если я в себе все удержу, оно во мне и останется. Ты себе не представляешь, каково мне было после того. Как он вынул хуй, лежать там с мужскими ссаками у себя внутри и всякую минуту желудком их в себе чувствовать.
Потом он завел меня в ванную, и я все из себя снова выпустила, целые литры его пипи выливались у меня из жопы, а он стоял передо мной и заставлял сосать своего Жана….
Признаюсь….
Выхожу погулять, чувствуя, что одна нога чуть подволакивается. Я приманка для любой уличной шлюхи, и все они меня домогаются… они знатоки по оценке состояния мужчины. Но хочу я не шлюхи. Я хочу другую Таню, но такую, с которой необязательно так глубоко впутываться.
На улицах я ее не нахожу.
У Эрнеста чудесный вид из окна. Уроки живописи, все всерьез, ученики по очереди позируют друг другу, поскольку до того бедны, что профессиональные натурщики им не по карману. Когда я у него на занятиях, мы сидим и какое-то время на них смотрим. Мне нравится, как люди здесь показывают характер. Проходя мимо, шлепают натурщицу, пощипывают ее за буфера, щекочут ей в промежности… она милая тугая молодая блондинка с широкими бедрами и совершенно не против. Эрнест мне рассказывает, что на днях позировал один молодой парень и девушки так его доставали, что, если б их наброски были честны, он на всех бы вышел со стояком.
Прекрасно видеть, как искусство оживает. В Нью-Йорке, бывало, устраивали эти липовые занятия по рисованию, куда ходили все придурки, что шлялись по бурлескам. На входе платишь пятьдесят центов, и тебе дают полчаса смотреть на голую пизду. Все делается, конечно, с сугубым пониманием, что на самом деле ты вовсе не смотришь на пизду… ты смотришь на то, что называется Искусством. А эта молодежь – они все детки, даже их учитель – знают, чего им надо, девушка на ящике из-под мыла есть голая девушка с волосами вокруг пизды и соком между ног! Она – нечто живое, и руками потрогать, и хуй сунуть, и коли мальчишки останавливаются ее потискать, коли щиплют ей задницу и работу свою выполняют с хуями торчком… то и работа их, и весь мир из-за этого станут лучше.
Эрнест рассказывает, что у него всегда были хорошие окна… за вычетом одного раза. Ему тогда не понравился вид на квартиру парочки петушков… достоподлинных, таких даже твоя бабушка на улице признает. Еще ничего, когда приходилось смотреть, как они сосут друг у друга или отсасывают у своих дружков, говорит Эрнест, но они постоянно водили домой моряков, и наутро их самих били. По утрам было ужасно, рассказывает он мне, а кроме того, все время их стирка, шелковые подштанники из окна свешивались каждое утро.
Самым удобным было место, где он жил со шлюхой по имени Люсьенн. Дом, в котором она работала, располагался по соседству, и Эрнест мог туда заглядывать и видеть кровать, на которой она
Это приводит к обсуждению тех женщин, с которыми Эрнест в то или иное время жил. Список, им составленный, поражает меня, пока я не выясняю, что он жульничает. Любую женщину, с которой он провел больше десяти минут, он считает своей сожительницей.
– Мля, – говорит он, когда речь заходит об одной, чье присутствие у него в списке я ставлю под вопрос. – Я же пригласил ее на ужин, так? И не спала ли она у меня в постели той ночью? Кров и стол – если даешь им это, значит они с тобой живут.
Эрнест изумлен, когда узнает, что я никогда не имал китаянку. Я и сам изумлен. В Нью-Йорке столько заведений с чоп-суи, можно решить, что я хоть к одной официантке подкатывал. Поднимается тема рас, и Эрнест готов давать мне советы по любой. Не пробуй япошек или китаез в борделях, предупреждает он. Они все бритые, мытые и надушенные, но между ног у них череп с костями. Накидываются на любого мужчину, что подвернется, и бац! СИФИЛИС! Галопирующей разновидности, такой унесет тебя за полгода, такое не спишешь на сильную простуду. Дальневосточная разновидность сифака, утверждает Эрнест, для западной расы она особенна смертельна. По мне, все это херня, но Эрнест так уверен, что от азиаток отпугивает меня навсегда.
Потом, уже перепугав меня до уссачки, Эрнест рассказывает, что знает одну милую маленькую пизду, которая вполне безопасна. Она не шлюха, просто славная китайская девочка, его знакомая, и с нею наверняка ничего не подцепишь. У ее отца художественная лавка, из тех заведений, что набиты всякой собранной дрянью, что, вероятно, повыкидывали из дворцов вместе с мусором несколько сот лет назад, Будды и ширмы, жалкие комоды и так далее, и девушка помогает ему там управляться и обслуживает молодых парняг, которые приходят искать нефритовые бусы.
Эрнест записывает адрес на конверте и отдает мне. Может, придется что-нибудь купить, чтоб только вид соблюсти, говорит он, но поебка обеспечена, если я все правильно разыграю. Он со мною не пойдет… у него свидание с одной пиздой, которая пишет маслом, и он попробует отъебать ее и заставить написать его портрет за так, но уверяет меня, что у меня все будет хорошо.
– Выясни, торгуют ли они кокаином, Алф, будь добр? – просит он. – Я обещал этой своей пизде добыть… она никогда не пробовала. Боюсь за ним идти к себе в старый район. Я им там задолжал немного, и они обиделись, что я переехал…
Вооруженный этим адресом, я, отсидев свои два часа в конторе, прогуливаюсь до той лавки. По дороге с полдюжины раз передумываю и чуть не сворачиваю с черной девицей, которая подает мне знак со скамейки в парке. В Нью-Йорке было время, когда я почти каждую ночь проводил в Харлеме. Несколько недель я просто с ума сходил по черной пизде и ничего другого не трогал. Это я в себе оборол, но мне до сих пор нравится, а тут девчонка такая крепкая и черная… мля, вид у нее настолько здоровый, что выдержит и налет какой-нибудь заразы. Эрнест меня и впрямь напугал всеми своими разговорами о том, как подцепить что-нибудь. Но я прохожу мимо и иду дальше.