Под крышами Парижа (сборник)
Шрифт:
Никогда не знаю, как такое делается. Если я в стельку пьяный, могу беседовать с любой пиздой на улице, делать ей самые оскорбительные предложения и глазом не моргнув, но входить в это заведение мертвецки трезвым и произносить там какую-то речь… это для меня чересчур. Особенно когда обнаруживаю, что девушка – из таких хладнокровных надменных сучек, что идеально говорят по-французски. Я рассчитывал, что с трудом буду разбирать ее акцент, а в итоге у меня от нее такое чувство, будто я говорю по-французски, как американский турист.
Не знаю, блядь, что и сказать тут. У меня и малейшего понятия нет, что я хочу здесь купить, если вообще что-то покупать.
Мне нравится, как она выглядит, особенно как причудливо ее нос приплюснут к лицу и поддергивает ей верхнюю губу. Милая жопка и буфера, к тому же… такого я не ожидал. Я замечал, что у большинства китаянок, которых я видел, похоже, титек нет вообще, а у этой пизды прекрасный комплект. Все равно не с них же разговор начинать.
Упоминание Эрнеста ничуть не способствует. Меня сюда прислал один друг, объясняю я, и называю имя Эрнеста, но она его не знает! Каждый день в лавке бывает столько народу, вежливо намекает она… Я соображаю, что купил роскошный гобелен с драконами, вешать на стену. Пизда улыбается и хочет угостить меня чашкой чая… ее старик с треском вываливается из глубин лавки и уволакивает гобелен у нас из-под носа… он его мне завернет.
Чай ни к чему, говорю ей я. Я думал сходить за угол выпить перно и буду очарован, если она составит мне компанию. Она соглашается! Не могу вымолвить ни слова… Стою, разинув рот, как рыба, а она рысит через всю лавку.
Снова выходит в хитрой шляпке, от которой смотрится больше парижанкой, чем сами парижанки, и под мышкой несет сверток. Я до сих пор не изобрел сказать ничего умного, а наш выход из лавки еще менее изящен из-за маленькой сволочи, уличного беспризорника, который швыряет в нас конским навозом из канавы. Но пизда держится великолепно… мы шагаем по улице с надменным видом, и вскоре мне легчает…
Вопросы! Ей хочется знать, кто я, что я, всю мою историю. Затрагивается и мой доход. Я не понимаю, к чему она клонит, но она заговаривает о нефрите. Есть одна безделушка, доверительно сообщает мне она, ее только что провезли контрабандой, истинная жемчужина императоров, и продать ее надо за ничтожную долю ее истинной цены… и называет сумму моего месячного жалованья чуть ли не до су.
Мне любопытно. Очевидно, тут что-то подозрительное, и у меня складывается впечатление, будто она желает, чтобы я понял: она вешает мне тюльку на уши. Где можно увидеть этот камень, спрашиваю я. А, вот тут-то все и выходит на свет! В лавке его держать небезопасно, сообщает мне она… поэтому она его носит на шелковом шнурке, обвязав вокруг талии, где его прохладная ласка у нее на коже говорит о его безопасности. Покупку придется производить в каком-нибудь уединенном месте подальше от лавки…
Чудесная игра, едва я понимаю, как в нее играть. Эта пизда на самом деле торгует своим телом изобретательно. Но запрошенная цена! Я принимаюсь с нею торговаться, и за третьим перно мы условливаемся, что ценой за этот кусок нефрита будет мое недельное жалованье. Мне придется жить в кредит, пока духи не побредут… [167] За бабу я никогда столько не платил, но тут пизда такая, что, похоже, оно того стоит.
Не сомневаюсь, что у нее есть французское имя вроде Мари или Жанн, но в такси к моему жилью она воркует что-то, звучащее, как посвист флейты… Бутон лотоса, переводит она, поэтому я зову ее Лотосом. Все это такая великолепная афера…
167
Шекспир
К спектаклю я добавляю свою часть. Как только она упрятана в моих комнатах, я сбегаю вниз купить у консьержа вина и подаю его в зеленых стаканчиках, что мне подарила Александра. Затем, когда Лотос готова показать мне камень, я расстилаю на полу красивый старый гобелен, чтобы она стояла на нем.
Сука, должно быть, год выступала в бурлеске, чтоб научиться так раздеваться, как она мне показала. Она искусно оставляет лишь чулки и туфли, а все прочее уже отброшено прочь. И на животе у нее – красный шелковый шнурок, а в волосах на лобке висит кусок нефрита. Выглядит очень шикарно, этот осколок зеленого камня, притаившийся в кляксе черного. Она оставляет одежду горкой на подстилке с драконами и предлагает мне его на осмотр…
Камень – дешевейшая побрякушка, разумеется, но меня интересует то, что под ним. На него я не обращаю внимания, и Лотос не возражает… быстро улыбается, когда я щиплю ее за бедра и провожу пальцем ей между ног. От нее пахнет так, что мне напоминает крохотные надушенные сигаретки, которые раньше курила Таня… она улыбается мне сверху, а я сижу на краю кресла и засовываю палец ей под хвост. Говорит что-то по-китайски, и звучит оно восхитительно порочно.
Я уже забыл все строгие предупреждения Эрнеста. С этим хером, что у меня, вероятно, я ее выебу в любом случае, есть у нее сифак или нету, и доверюсь быстрому лечению… но там пахнет так свежо, такая она розовая, что я уверен: все в порядке… она позволяет мне раскрыть фигу, понюхать ее… затем снова от меня отстраняется. Рвет шнурок на талии и роняет камешек мне в ладонь.
Я ебу ее на полу, прямо на своем новом гобелене, подоткнув ей под голову подушку. Чулки ей я снимать не даю, даже туфли. К черту вышитого дракона… если она выткнет ему каблуками черные глаза, если мы оставим пятно и оно не смоется, так даже лучше. Я кидаюсь на нее яростно… французская шлюха возразила бы такому насилию, укусам, щипкам, а Лотос улыбается и покоряется.
Нравится ли мне грубо сжимать ее титьки? Очень хорошо, она вжимается ими мне в руки. А если я оставлю на них засосы… она подставляет соски под мои укусы. Я кладу ее руку себе на хер и смотрю, как ее длинные пальцы миндального цвета туго его охватывают. Она все время воркует… по-китайски. Ах, она свое дело знает отлично. Клиенты хорошо платят за это пряное дыхание Востока, и ей известно, что они покупают.
Ноги и живот у нее довольно безволосы… только в одном месте ее прикрывает ухоженная бородка. Даже задница у нее, влажная кожа вокруг мягкого кю, нага. Я касаюсь ее очка, и она раздвигает ноги. Ее бедра ближе к фиге становятся горячи и скользки на ощупь. Ее абрико-фандю почти так же мала, как у Тани, но ощущается более спелым… кажется мягче и открытее…
Ее интересует Джон Четверг. Она щиплет его за шею и тянет за бороду. Я перестаю ее щупать, и она садится по-турецки у меня между колен с ним поиграть. Ее кон раскалывается настежь, как некий спелый и сочный фрукт, а ее бедра в чулках упираются мне в колени. Чулки и туфли придают несообразности, какая мне нравится.