Под-Московье
Шрифт:
– Вы кто? Бродяги? Беженцы? – отрывисто спросил он вдруг.
«Черт, надо было купить им одежду поприличнее!» – подумал Игорь.
– Документы у нас в порядке, – ответил он сухо, впрочем стараясь не раздражать собеседника. Им только скандала сейчас не хватало.
– Ну то-то же. А то с бродягами тут разговор короткий, – довольно усмехнулся человек в форме. – Депортируем на Менделеевскую, а там – на дрезину и до Тимирязевской по прямой.
– А что там, на Тимирязевской? Исправительно-трудовой лагерь? – поинтересовался Профессор.
– Можно и так сказать, – усмехнулся охранник. – В общем, рабочая сила там нужна по-любому.
– Я слышал, все население станции еще когда-то
– С тех пор многое изменилось. Теперь на Тимирязевской снова живут, – хмыкнул охранник. – А мы с ними торгуем, точнее, меняемся: нам – топливо, а им – еда и дешевая рабочая сила.
Он допил чай, поднялся и вышел. Тут же молчавший до тех пор невзрачно одетый человечек поманил Игоря пальцем.
– А разве вы не слыхали, – проговорил он, понизив голос, – что на Тимирязевской теперь живут сатанисты?
– Кто-о? – изумился Игорь. Он и впрямь ничего подобного не слышал. То ли эти слухи еще не успели докатиться до Красной линии, то ли руководство тщательно скрывало скандальную информацию.
– Самые натуральные сатанисты. Поклоняются дьяволу и роют яму, чтобы докопаться до преисподней.
– Но охранник говорит, что вы с ними торгуете? – удивился Игорь.
– Тут, на Ганзе, такой народ – с самим дьяволом будут торговать, если прибыль намечается, – пробормотал человечек. – Главное – выгода, а уж как ее получать, им без разницы…
– Ладно, некогда нам засиживаться, – мудро рассудил Игорь. – Да и задерживаться здесь мне что-то не хочется. Пошли, посмотрим, может, дрезина уже подошла?
Выйдя из палатки, они увидели возле одной из колонн небольшую толпу. Неожиданно, перекрывая гомон собравшихся, оттуда послышались чистые, нежные, печальные звуки – словно кто-то тихо жаловался на одиночество и холод. Люди понемногу затихли, слушая. Игорь и его спутники тоже подошли поближе.
Им пока не видно было музыканта, и Игорь разглядывал лица людей – задумчивые, отрешенные. Он поглядел на Женю. Она так и тянулась туда, откуда слышалась музыка. Что ей вспоминалось сейчас? А Профессору? Кажется, у него даже слезы на глаза навернулись. Может, представилась молодость, жизнь наверху? Ведь не всегда Северцев был таким брюзгой, когда-то и он тоже был маленьким, случалось и ему испытывать беспричинную радость…
Игорь почти угадал. Профессор вспоминал жену, которая давным-давно ушла от него к более удачливому коллеге. Из-за какой-то ерунды ушла, казалось ему теперь. Просто накопились взаимные обиды. Ведь она тоже не все время была усталой, сварливой теткой, какой стала в последние годы, перед тем как решилась бросить мужа. Вспоминал дочь – не хмурую девушку, неприязненно глядевшую на него, а маленькую кудрявую крошку, смеющуюся у него на руках и целующую его липкими от мороженого губами. Что с ними сталось теперь?
Они с Татьяной поженились еще студентами и тут же решили завести ребенка. Большинство знакомых не одобряло – в смутное время начала девяностых на такое решались немногие. Роддома были полупустыми. Северцев вспомнил, как в ненастный зимний денек забирал жену вместе с новорожденной – неловко сунул Татьяне пучок гвоздик и лишь потом подумал, что надо было купить цветов и санитарке. Но денег не было, и если бы не друг со своей машиной, пришлось бы, наверное, ехать с женой и младенцем домой на метро. Тогда казалось, что это трудности, над которыми они героически подшучивали. Он усмехнулся. Что они знали о настоящих трудностях? Вот теперь он кое-что узнал, это верно. Сейчас кажется, что тогда они жили просто замечательно, а жена… жена дождалась, когда вырастет дочь, а потом просто ушла. Сказала на прощание, что ее замучил быт, что он, Северцев, не может обеспечить ей даже минимальный комфорт. Дочь вскоре вышла замуж, причем профессору ее выбор не нравился. Она иногда забегала в гости к отцу – не потому, что сильно скучала, а скорее, выполняя некий ритуал вежливости. Или если нужны были деньги. Да и то сидела, поглядывая на часы, а Северцев иной раз даже не знал, о чем с ней говорить.
Немудрено, что в тот страшный день, оказавшись в метро, он далеко не сразу вспомнил о своих близких. В сущности, они уже и не были близкими, перейдя в ранг «знакомые». А когда все-таки вспомнил, то решил, что скорее всего они остались наверху, – и даже вроде не слишком переживал по этому поводу. Странно устроен человеческий ум – первые месяцы после Катастрофы его интересовало, есть ли что-то общее у тех, кто оказался в те минуты в метро. Почему спаслись именно эти? Нет ли в этом какой-то высшей справедливости? Ведь были среди них и те, для кого метро было единственным доступным средством передвижения, и те, кто из-за пробок вдруг бросил машину наверху и спустился в подземку впервые за много месяцев…
Примерно через год Профессор решил, что никакой закономерности тут нет. Просто ум, привыкший анализировать, продолжал работать вхолостую, выдвигая самые невероятные гипотезы. Возможно, это была защитная реакция.
И вот теперь он снова вспомнил своих близких – на этот раз уже тепло и с какой-то странной тоской. Теперь ему показалось трогательным стремление жены к комфорту. Профессор подумал – для нее, наверное, лучшим выходом было бы погибнуть тогда сразу, чтобы не испытать еще большего ужаса и страданий потом. Он знал – скорее всего они в тот страшный день остались наверху. Оставалось надеяться только, что смерть Татьяны и Юли была хотя бы не слишком мучительной… Но как ему хотелось в эту минуту увидеться с ними!
В душе Игоря музыка тоже разбередила что-то. Он вспомнил Лену, ее улыбку, ласковый взгляд серых глаз. Но тут же черты девушки стали меняться, и теперь перед внутренним взглядом Громова было другое лицо – прекрасное, белое, неживое, с закрытыми глазами. Странно, но никакого страха он сейчас не испытывал. Только любопытство – а что будет, если она откроет глаза? Каково это – глядеть в глаза собственной смерти?
Он почувствовал движение сбоку и тряхнул головой, отгоняя морок. Рядом стояла Марина. Она глядела на Профессора и Женю с бесконечно терпеливым и снисходительным выражением. Словно на детей, слушающих волшебную сказку. Дети целиком захвачены увлекательной историей и забыли о том, что сказка скоро кончится. Они бы и рады не возвращаться к действительности, но кто-то должен напомнить им – пора очнуться от грез. И Марина терпеливо ждала.
«Да ведь она на самом деле все понимает, – подумал Игорь. – А я-то считал ее фантазеркой. Похоже, она и байки свои придумывает не оттого, что сама любит сочинить, а оттого, что знает – люди этого ждут».
Музыка кончилась. Люди зашевелились, заговорили тихонько. Игорь протолкался сквозь толпу – ему хотелось увидеть музыканта.
Стройный темноволосый парень поднял с пола черный футляр, пересыпал в карманы патроны, которые набросали слушатели, и убрал в футляр трубку с множеством клапанов. Поймав взгляд Игоря, подмигнул ему, усмехнулся краешком губ. «Пожалуй, уж слишком хорош собой, – неприязненно подумал Громов. – На войне такому красавчику делать нечего – толку от него не будет никакого». Но неприязнь тут же ушла, сменилась любопытством. Не каждому дано извлекать из бездушной трубки такие гармоничные звуки. Интересно, где парень научился этому? Какое-то воспоминание шевельнулось в памяти – как будто он уже видел эти зеленые глаза, этот беспечный взгляд…