Под небом Новгорода
Шрифт:
В это время королевский двор находился около города Дрё. Оливье приняли при дворе наравне с детьми графов. Генрих поручил его учителю фехтования Росцелину, обучавшему оруженосцев для войска. Очень скоро Оливье превзошел всех в бою как на палках, так и на мечах. Эти новые таланты обеспечили ему уважение юношей, решивших, что они смогут легко подчинить себе нового любимца короля. Может, Оливье внешне и походил на девушку, но дрался он с большой отвагой.
Оливье без отвращения, но и без удовольствия уступил домогательству короля. Несмотря на свой возраст, Генрих был скорее красив. Он умел быть нежным, мягким и щедрым и… он был король! Какое-то время Оливье опасался, что женитьба отдалит короля, но случилось
Оливье стал проводить все больше времени в обществе королевы. Ее величество учила Оливье песням на русском языке, а он учил ее песням Франции. Провансальский язык, изгнанный после смерти королевы Констансии, снова расцвел, так что придворные больше не понимали смысла многих слов, к великому неудовольствию Генриха. В конце концов король запретил петь иначе, как на французском или по-латыни. Ни Анна, ни Оливье не соблюдали этого запрета.
Король стал так сильно ревновать, что, будучи верной женой, королева удалила трубадура. Со времени рождения Филиппа юноша больше не появлялся перед ней. Однако он как-то прислал Анне длинное стихотворение, где воспевал красоту, приветствовал женщину и мать, жаловался на изгнание, на которое его обрекли. Анна в благодарность послала ему штуку дамасской материи.
Молодой человек покинул замок. Выйдя за стены, он спустился на берег Сены, где девушки и юноши водили хороводы. Подняв лица, они умывались потоками, лившимися с неба. Босые их ноги скользили по траве. Все падали, ноги и руки сплетались. Это было похоже на освещенное молниями и сопровождаемое ударами грома совокупление, как в самые древние времена. Срывая с себя одежды, Оливье бросился вперед: он не мог пропустить такое любовное искушение.
Удовлетворив свои чувственные желания и обессилев, Оливье по грязи дополз до Сены, нырнул. Вода была теплой. Лежа на спине, он дал нести себя легкому течению. С удовольствием ощущал он тяжелые капли, разбивавшиеся о лицо, коловшие, как тысячи иголок, падавшие в открытый рот. Ему казалось, что льющаяся с неба вода очищала от всех грехов, возвращала детскую невинность. В его расслабленном сознании лениво возникали сцены счастья: ласки матери, когда он поднес ей свою первую охотничью добычу; гордость отца, когда Оливье обскакал сына графа Провансальского; игры и драки с родными и двоюродными братьями… Оливье не было и восьми лет, когда, со смертью родителей и старших братьев, всему пришел конец. С этих пор пришлось постоянно сражаться за свое существование. Чтобы прогнать эти неприятные воспоминания, Оливье долго плыл под водой. Потом, голый, он вышел на берег острова Ля Сите.
Опершись спиной о дерево, какой-то высокий и сильный человек с обритой головой и длинными усами пристально рассматривал голого купальщика. Лицо этого человека походило на чудовищно изрытую землю.
— Почему ты так смотришь на меня? — спросил юноша. Человек ничего не ответил и продолжал разглядывать.
Юноше показалось, что он уже где-то видел этого мужчину. Если бы не эти уродливые шрамы и отсутствие волос, незнакомец, несомненно, был бы красив.
— Что ты от меня хочешь? Моя нагота тебя смущает?.. Я оставил одежду на том берегу, у девушек. А может… я тебе нравлюсь… Нет? Тогда я отказываюсь что-либо понимать. Как тебя зовут? Ты не хочешь отвечать? Тогда дай мне пройти.
Человек сделал шаг, положив руку на рукоять своего меча.
— Трус! У меня нет оружия. Ты хочешь меня убить?! Человек отрицательно покачал головой, развязал свой плащ и протянул его Оливье. После некоторого раздумья Оливье взял плащ и запахнулся в него.
— Спасибо. Но мне хотелось бы понять, куда ты клонишь?.. Ты что, хочешь, чтобы я пошел за тобой? Впрочем… А почему бы и нет…
Под дождем с грозой, сила которой удвоилась, оба они побежали к таверне; там было так много людей, что они с трудом вошли. Очевидно, Порезанного тут хорошо знали, потому что пышнотелая служанка, как раз такая, каких любил Оливье, подозвала их к себе. Несмотря на протесты и ругательства, мощно работая локтями, Филипп и Оливье пробрались в глубину зала, в самый уголок, куда еле проникал свет от воткнутых в стены факелов.
— Сеньоры, устраивайтесь здесь, я принесу вам вино, — сказала толстуха.
— Ты здесь как сыр в масле, друг мой, а потаскуха, кажется, очень расположена к тебе. Ну теперь-то ты хоть скажешь мне, чего от меня хочешь? — поинтересовался у своего приятеля Оливье.
Женщина вернулась с оловянными кубками и кувшинчиком, бока которого были густо покрыты капельками.
— Спасибо, Жизель.
— Пейте, мессир Порезанный, вино холодное, я сама нацедила его из бочки, — сказала она.
Жизель подождала, пока Порезанный выпил и прищелкнул языком с видом знатока, затем налила музыканту. Оливье тоже пригубил вино.
— Она пошутила над тобой, мессир. Тебя разве так зовут, разве Порезанный?
— Да, — хриплым голосом ответил тот. — Это мое имя.
— А меня зовут Оливье.
— Знаю.
— Тем лучше. А ты, кто ты? Я люблю знать, с кем пью.
— Я служу господину Госслену де Шони.
— А, я теперь понимаю, почему мне показалось, что я тебя уже где-то встречал. Ты ведь состоял в охране королевы Анны, так?
Внезапная краска, залившая лицо Филиппа, подчеркнула широкие беловатые шрамы. Трубадур заметил это.
— Ты ведь был в ее охране? — повторил он вопрос.
— Да.
— Ты из той же страны, что и королева?
— Нет.
— Жаль. Мне бы хотелось, чтобы ты рассказал о королеве и о той стране, что не выходит, кажется, у ее величества из головы. При дворе говорят, что у нее там остался возлюбленный.
И снова изуродованное лицо покраснело. Оливье почувствовал к этому человеку расположение, смешанное с жалостью. Более мягким голосом он спросил:
— Я вижу, что ты страдаешь… У тебя есть тайна?.. Я не стремлюсь ничего вызнавать, но, если это может тебя утешить, расскажи мне. Я не выдам тайны никому.
Филипп был предубежден против королевского любимца. Он исподтишка наблюдал за ним, когда сопровождал Госслена ко двору. Но Филипп заметил, что Анна дружески относится к Оливье, что этот молодой человек храбр и щепетилен в делах чести, несмотря на свои постыдные наклонности.
— Не на службе ли у сеньора Шони тебя так разделали?!
— Нет. Это на меня напали разбойники. Остальное доделал огонь. Пей вино, оно хорошее.
Некоторое время оба молча пили в душной таверне, где сумерки становились все гуще.
Какой-то монах в разодранной рясе, через которую были видны его худые ноги, взобрался, громко крича, на стол.
— Эй, проклятые, ваши грехи рассердили Божественного сына Марии… Раскайтесь!.. Тьма приближается… небесный огонь падет на вас… На колени!.. Взовем к Божьей Матери, чтобы она заступилась за нас перед Господом, воплощенным в человека. Женщина, избранная среди всех других женщин, взгляни на нас, грешных!.. Каждый день мы оскорбляем твое целомудрие своим мерзким блудом! Каждый день вонь нашего соития оскверняет твое чистое обоняние! О, девственная Мать, мы просим тебя, умоли своего Сына отвратить от нас гнев свой… Да простит он преступления несчастных людей, которых Всевышний создал по образу своему и подобию… На колени же, братья мои! Раскайтесь, иначе вы все погибнете!