Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2
Шрифт:
Он решил дважды в неделю заходить в заводскую библиотеку, в бюро технической информации и просматривать всё, хотя бы косвенно касающееся мировой практики производства этилена и пропилена.
«Надо искать и внедрять новое», – определил он себе стратегию.
– Сколько печей аварийно остановлено за последние две недели? – голос директора суров. Зелёные его глаза блестят, голова с тёмно-русыми, слегка вьющимися волосами похожа на рысью.
Идёт общезаводская директорская планёрка. На ней, в присутствии более полусотни начальников цехов и отделов, вопросы, накопившиеся в цехе, с маху не решить. Но всё равно обидно: Белецкий каждому вначале даёт некоторое время на короткий доклад, а Ковальского поднимает вопросом. Что означает эта нарочитая суровость? Она должна мобилизовать всех в помощь злосчастному цеху? Или это принародное признание: в улучшение дел с приходом нового начальника верить пока не приходится?
– Две печи, Вадим Петрович, – поднявшись, отвечает Ковальский. – Две…
– Как – две? Я помню, что четыре. Вы должны в лицо каждую печь знать!
– Не договорил, извините. Две вышли из строя по вине цеха и две – по вине производственного отдела.
– Как так? За всё, что творится в цехе, отвечает его руководство, а вы киваете на заводоуправление! – Лица в зале оживились. – Захарычев! – директор обратился к начальнику производственного отдела. – Сколько печей сожгли и кто виноват?
– Ну, зачем наводить тень на плетень, Ковальский? У вас все печи аварийные. То, что мы даём распоряжение о переводе, не значит, что мы виноваты! Сами переключение делаете? Вы и отвечайте!
– Надо иметь либо достаточный сырьевой парк, либо стабильную бесперебойную подачу сырья. Тогда печи будут целы. Никто этим не занимается. Всё свалилось на цех. Цех загнали! Обвинить проще, чем обеспечить стабильность подачи сырья.
– Григорий Андреевич, – обратился директор к Захарычеву, с невозмутимым видом вальяжно стоявшему у первого ряда кресел, – ответьте ещё раз: сколько изуродовали печей по вине цеха?
– Всем очевидно – четыре.
– Садитесь оба. Ковальский, вы не готовы сегодня отвечать за цех. Вам негоже будет выглядеть так в следующий раз. Многословны…
– У меня назрели вопросы, я готов…
– Вопросы задавать буду я. Вы обещали дать мне предложения, где они?
– Предложения есть.
– Тогда в чём дело? Подходите. А сейчас садитесь.
В зале захихикали. Не злорадно. Молодого начальника объезжали. Все в своё время прошли через это.
«Хорохорься-не хорохорься, а знай своё место. У начальника цеха всегда уйма неполадок и проблем. Его легче других посадить на крючок, – прошептал ему на ухо матерый Солдатенков, начальник отдела технического контроля завода. – Будь гибче, а то сломают».
После планёрки Ковальский зашёл к начальнику производственного отдела.
– Григорий Андреевич, вы же прекрасно понимаете: частые переводы с одного вида сырья на другой – смертельны. Сейчас практически все печи требуют срочного ремонта. Все!
– Садись, – предложил Захарычев. Ковальский послушно сел, лишь бы скорее начать разговор. – Видишь ли, поставщиков трудно одолеть. Годами привыкли работать в рваном ритме. А чтобы увеличить объём парка, нам надо иметь площади, а их нет. Есть склады твёрдых материалов. Их можно убрать, но ведь какие затраты!
– А на ремонт печей разве тратится меньше? По-моему, никто не хочет в заводоуправлении поднапрячься – оттого все и страдают.
– А ты попробуй скажи это директору!
– И скажу.
– Давай, говори!.. Посмотрим, что из этого выйдет…
– Раз понимаете, что вина не только наша, почему соврали, что печи угробили мы? – Ковальский уже не мог остановиться.
– Чудак! – хохотнул Захарычев. – Неужели при народе буду доказывать, что директор не прав? Ты что?
«Да этот такой же, как Бузулукский. Его не переговоришь. И совести ни на грош… Они и обедают в столовке часто вместе… Два сапога – пара…» – Ковальский в упор смотрел на собеседника.
Решение пришло неожиданно:
– Ну, вот что, ни одну печь теперь не смейте трогать без ведома начальника цеха, то есть без меня. И все переводы только днём, до 18.00 часов. В выходные запрещаю все переключения. Будем учиться работать наново.
– Круто как! Ты понимаешь хотя бы, что говоришь?
– Знаю, – уже спокойнее произнёс Александр. – Технологией должны заниматься специалисты, а не ловкачи…
– Голова садовая, ты хоть знаешь, кто такие специалисты? Вот Кузьма Прутков считал, что специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя.
– Всех балагуров в заводоуправлении не переговоришь! Вас тут сорок сороков – Ковальский резко закрыл за собой дверь.
– Ковальский, ты – чудак! Не понимаешь, что говоришь и делаешь! – громыхало за тонкой дверью.
…Вернувшись в цех, Александр написал соответствующее распоряжение начальникам смен, предупредив, что неисполнение его карается отстранением от занимаемой должности незамедлительно.
После вечерней планерки Долгов спросил:
– Александр, ты видел, как довольно ухмылялся Бузулукский?
– Да, он необычный сегодня какой-то был…
– Вот-вот… Понял, что ты подписал себе приговор. Не сегодня-завтра надо будет переключать печь – возникнет большой шум. Тебе не устоять – сомнут. Это – тупик! Неужели Бузулукский будет нашим начальником? Дурдом!
Ковальский промолчал. Долго после его ухода сидел в кабинете. В тиши после официального окончания рабочего дня думалось продуктивнее.
Заверещал телефон. Звонила аппаратчица Ксения Леонидовна Глушицкая. Манерная, она даже в рабочей одежде была похожа на невесть как попавшую в цех барыньку.
– Мы очень хотим, чтобы вы нас поняли и пошли навстречу.
– В чём дело? – произнёс, потирая висок, Ковальский. – Говорите.
– Не готовы так вот сразу…
– Вы о чём?
– Мы с Наташей Белозёровой не можем исполнить ваше распоряжение…
– Какое? – недоумевал Ковальский.
– О переводе из смены «А» в смену «В». Мы не можем…
– Что значит – не можете? Все же могут?
– А мы – нет.
– Почему?
– Мы завтра работаем, придём к вам в кабинет, там скажем.