Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2
Шрифт:
– А в чём неувязка-то?
– Понимаешь, для контроля за состоянием сырьевых трубопроводов – у нас их два и каждый более ста километров – были лошади. На них объездчики ездили.
– И что же?
– Сдохла одна. Вот числится на мне.
– Так актом бы всё и оформили.
– Как-то вовремя не получилось. Потом народ сменился. Одной обходились… Теперь по ведомости… Если начать разбираться, меня тормознут. А надо устраиваться на работу…
Рука Чухвичёва спотыкалась ещё на нескольких строчках ведомости. И он начинал каждый раз путанно объяснять…
Ковальский подписал ведомость, не понимая, как будет выпутываться. Где брать лошадь? Недоумевал и по поводу вскрывающихся недоразумений с оборудованием, с документацией.
Когда же, позже, отправился в поле, желая посмотреть «лошадиное» хозяйство, обнаружил в загоне не одну лошадь, а целых три.
– Откуда лошадки-то, чужие, что ли?
– Как – чужие? Наши!
– Но ведь одна должна быть. Вторая сдохла.
– Дак это ещё когда было! – удивился крепкий розовощёкий парень, похожий больше на скотника, чем на оператора газовой станции. – Ещё наплодились. Тут рядом совхозные.
– А когда здесь был в последний раз ваш бывший начальник? – поинтересовался Ковальский.
– Я его здесь не видел. Вот когда на собрание в цех приглашают – там он. Вы первый такой дотошный. Приехали сразу.
– А давно здесь?
– Третий год… С семьдесят второго…
После этого Ковальского уже трудно было чем-либо удивить в цехе.
«Хороший парень – это ещё не профессия», – вспоминал не раз он директорские слова.
Ковальскому хотелось поскорее понять своих новых подчинённых. Александр подталкивал их к разговорам.
– В заводоуправлении главные специалисты сплошь чиновники. Мы с Борисом среди них, когда вопрос касается нашего цеха, как Гулливеры, а я почти – гений! Ну, честное слово! Они не бывают в цехах. А если и заглядывают, то несут главному и директору ложную информацию. Есть среди них умельцы, которые плетут свою ниточку, потом сматывают в клубочек. Кончик хитроумно прячут. И только они знают, где та ниточка, чтобы вовремя, когда надо, дёрнуть. Другие, попростодушнее, остаются в дураках. Посмотрите: из них мало кто задерживается после работы в своём кабинете, а уж в цехе и подавно.
Говорил это и сравнивал себя с Гулливером низкорослый, большеголовый человек – начальник пиролизной установки Николай Долгов. Он ходил по кабинету, от стола до двери – и назад, прихрамывая. Ступня его левой ноги была сильно вывернута наружу. Ковальский и мастер цеха Мошков, сидя на диване, молча слушали.
– Ну, скажите, разве можно нормально работать, если идут разноречивые распоряжения то главного инженера, то начальника производственного отдела? А переводы с одного сырья на другое? При теперешнем состоянии оборудования – это почти каждый раз смертельный номер. Печь «летит» через час-два. Либо – сразу. Шесть больших печей в работе на весь завод, не считая мелких в параллельном цехе. Выход одной десятитонной ощутим крепко. Вся цепочка нарушается. Начальника цеха – на ковёр! А он, бедный, замордованный, ему бы пальцем показать, кто рушит дело, а он малодушничает. Не может!
– Николай Алексеевич, ты немножко неправ. Печи, а значит, весь цех, губят и щёлочь в сырье, и вода, и никудышные горелки на печах. А отсутствие резервных ёмкостей для отстоя сырья? Многое губит! Хорошо, ты – гений у нас. Но это никого не интересует. Бед в цехе много, – вступил в разговор мастер Мошков. Говорил он спокойно, поглаживая ладонью левой руки выбеленный ранней сединой большой волнистый чуб.
Долгов, однако, твёрд:
– Я знаю, как выправить дела. И давно знаю! Но всё так поставлено, что не докричаться! На нас крест поставили. А начальник наш и заместитель его никак власть между собой не поделят. Не договорятся между собой. Как кошка с собакой. Какая тут работа?
Долго они говорили втроём в тот вечер. И многое из того, что услышал новый начальник цеха Ковальский, подтверждало его наблюдения…
Была в цехе и такая беда – заместитель начальника Борис Борисович Бузулукский. Как понял Александр, его поведение парализовало прежнего начальника цеха.
…Ковальский взял за правило каждый вечер в 17.00 проводить совещание инженерно-технических работников – для подведения итогов прошедшего дня и обсуждения задач на ближайшие сутки. И тут-то подтвердилось нежелание, скорее, неумение Бузулукского работать в коллективе. Любой «разбор полётов» выливался в обвинения с его стороны в адрес кого угодно, только не самого себя. Умение уходить от конкретных решений и необъективные выводы заместителя ставили Ковальского в тупик. Он сам недавно работал в подобной должности. Знал её. И его порой брала оторопь от происходящего.
«Не начальника надо было снимать в первую очередь, – сделал для себя Ковальский вывод, – а вот этого мастера разговорного жанра. Как главный и директор не поняли? Они просто не знают положения дел. Кто же на заводе занимается цехом? Заместитель главного обходит его стороной. Вот и Николай Горин – Хризантема, начальник смены, поспешил уволиться… Очевидно, не верит в улучшение…»
Режим работы Александра установился порой однообразным до уныния. Ещё утром из дома около шести часов он звонил в цех. Если всю ночь и утро пиролизные печи проработали успешно, можно спокойно заниматься своими прямыми обязанностями. Если выходили из строя, весь день шёл кувырком, начиная с утреннего селекторного совещания, на котором директор на всё предприятие по внутренней связи задавал неудобные вопросы, и до того момента, пока не будет пущена аналогичная пиролизная печь. А её, как правило, подготовить вовремя не успевали.
Все уже привыкли к такой лихорадке. Но ведь его-то, Ковальского, как раз и направили в цех, чтобы уйти от этого. Он знал: многие выжидают, что будет. Что с ним будет? Некоторые сочувственно, другие с усмешкой рассуждали: «Это ж такой цех! Зачем, чудак, согласился? Получил звания «Лучший инженер завода», «Лучший инженер объединения». Ну и не высовывался бы… Отличился после взрыва на восстановлении цеха, попался на глаза».
Ковальский и сам не понимал до конца, зачем согласился. Завораживало ощущение пути. И то, что в цехе такой набор процессов, будто иллюстрация к вузовской программе.
Однажды встретившийся на улице Скворцов – однокашник по институту, успевший уже защитить кандидатскую, спросил:
– Ты сам перешёл, зачем?
Александр ответил неуверенно:
– Понимаешь, кандидатский минимум сдал. Может, тему найду в цехе, диссертацией займусь.
– Да ты что! В пиролизе? На производстве олефинов? Там всё истоптано давно. Всё высосано. Безнадёга. Зря не посоветовался.
Ковальский пожал плечами.
– Куда вляпаешься, в том твоя и судьба, – глубокомысленно произнес «остепенившийся» приятель.