Под открытым небом. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 2
Шрифт:
Погибли три человека. Один из них – Николай Румянцев. Двое – работники соседних цехов.
Румянцева нашли только на четвёртые сутки под грудой кирпича. Ковальский, руководивший поисками все три ночи, уехал домой. Его друга нашли без него, днём.
Электричка, на которой обычно добирался до завода Николай Румянцев, опоздала на двадцать минут. Беда нагрянула как раз в тот момент, когда все, кроме Николая Румянцева, уже приняли свои рабочие места и находились в операторной, поодаль от главного корпуса. Румянцева взрыв застал на полдороге.
В день взрыва
Работа комиссии, расчистка завалов требовали оперативности и собранности. Было не до переживаний.
Уже потом, после похорон Румянцева, когда уехали три замминистра и заместитель начальника главка Литвинов, занимавшие просторный красный уголок и рабочий кабинет Ковальского, Александру стало не по себе.
Жене Николая, оставшейся одной с маленькой дочкой, быстренько дали однокомнатную квартиру, единовременное денежное пособие. Нельзя было сказать, что «отряд не заметил потери бойца…»
…И всё-то стоял неотрывно у Ковальского перед глазами розовощёкий белокурый парень в степи около Бариновки, каким он его видел, когда ездили вместе к Ковальскому-младшему. Слышался его завораживающий голос. И стихи, которые он читал. Теперь они воспринимались по-другому:
Тот, кто видел хоть однаждыЭту ширь и эту гладь,Тот почти берёзке каждойНожку рад поцеловать…Он понимал тогда, что Румянцев немножко влюбился в Руфину и не ревновал. Как можно оставаться равнодушным около неё?
В первые же дни после аварии у Александра вновь ворохнулся вопрос: что же это такое – индустрия? Прогресс? Вспомнились «железные стихи» поэта Герасимова. Что же такое завод? Деду и бабке Румянцева, тем, кто лежит рядом с ними, завод не даёт покоя и на кладбище. А теперь Николая, человека из другого поколения – убил. И жене ведь, и дочери его уготовил судьбы иные, отличные от тех, которые могли сложиться. Какая всему цена? Своими руками создали чудовище?
Мать Ковальского, когда приезжала в гости, первым делом закрывала форточку в комнате:
– Химией твоей несёт. Ну её к шутам!
И стал в те чёрные дни после взрыва Николай для Ковальского такой же драгоценной частью его «малой родины», как Головачёвы, Любаевы, Проняй, Бочаровы и многие другие, кто окружал его с детства.
…Комиссии вскоре исчезли.
Виновных нашли. Директора от должности отстранили. Поговаривали, что избежал более серьёзного наказания только потому, что писал в своё время «наверх» служебную записку о необходимости раскрыть цех по примеру грозненцев. На этой бумаге стояла подпись и главного инженера. На реконструкцию требовались месяцы. Вышестоящее руководство посчитало тогда, что потери, связанные с недовыработкой продукции, недопустимы. В условиях подъёма волны социалистического соревнования и встречных планов – как можно?!
Возглавить соседний цех Александру предложили сразу же после восстановления взорвавшегося.
– Цех – сложный, трудный. – Произнося эти слова, только что назначенный директором Белецкий внимательно смотрел на Ковальского большими серо-зелёными завораживающими глазами. – Конечно, рискуем, посылая тебя, ты – молод. В тридцать лет начальниками цехов у нас редко кто был. Единицы.
– Я начинал в нём. Знаю его изнутри.
Директор поморщился и сказал еле слышно:
– Ты думаешь, это главное, что нужно?
«Опять ставят опыты на мне, – подумалось Ковальскому. – Не получится – заменят, мол, молодой, что ему? Всё ещё впереди – успеет. Вынуждены – я вижу. Скорее, дело будет не во мне, а в том, что цех сверхтрудный. Человека нет, который мог бы возглавить. Ни главный инженер, ни его заместители не решаются взяться. Боятся проиграть. Уступают мне. Но будут ли помогать? Немногие на заводе рвутся заниматься технологией. Быть чиновником проще…»
– Из шести начальников, которые там работали, троих последних, включая Чухвичёва, снимали как несправившихся. Но в них ли дело? – Сказав это, Ковальский замолчал. Он ещё в приёмной твёрдо решил быть немногословным. «Ещё есть технология, коллектив… и есть главные специалисты, курирующие цех. Что-то здесь, в этой цепочке, не получается…» – добавил Ковальский мысленно.
– Не только в них, – быстро ответил Белецкий. – Но они не нашли способов, которые позволили бы наладить работу. Люди все неплохие, но… – директор едко усмехнулся, – хороший парень – это не профессия… Тебе там многому на ходу придётся научиться, чему они не смогли…
«Почему говорит обо всём туманно? Не верит в меня? Пока не верит. И оттого не хочет говорить конкретно… Или сам не понимает, какие болты да винтики в большой машине заржавели? Значит мне одному там придётся разбираться…»
– Три дня назад, когда говорили о назначении, я просил высказать просьбы, они есть? – спросил Белецкий.
«Ждёт, что начну просить квартиру, обычное дело. Не буду. Сами дадут. Это же абсурд, если, став начальником цеха, буду жить в шестнадцатиметровой комнате в коммуналке на трёх хозяев…»
Вслух сказал:
– Дайте возможность, если понадобится, самому поменять кадры в цехе. Я имею в виду инженерно-технических работников. Нужны надёжные заместители, механик, мастера. Нужны специалисты… И второе: за месяц постараюсь подготовить перечень мероприятий – посмотрите и помогите.
– С первым не торопись, это всегда непросто. А программу? Хорошо, готовь!
По иронии судьбы Ковальский унаследовал цех от Чухвичёва. Того самого, с которым когда-то одновременно пришли туда, Чухвичёв – начальником, Ковальский – инженером-стажёром. Чухвичёв принимал у Ковальского первый экзамен на допуск к самостоятельной работе.
…Теперь Чухвичёв, водя пальцем по пухлой ведомости, отмечал наличие либо отсутствие передаваемого.
– Вот газораспределительная станция – здесь почти всё… Только, понимаешь, одна неувязка. Ну, ты как-нибудь уладишь. Подпишись о приёмке.