Под парусом надежды
Шрифт:
– … Вот нам, Кирочка, например, в юном возрасте что внушали? – продолжала тем временем наступать на дочь Елена Андреевна. – Мол, любят не за что-то, а любят просто так! И знаешь, мы в это верили, как дурочки… И никто ни разу словом не обмолвился, что это самое «просто так» есть не что иное, как дорога в женскую неустроенную судьбу! А мы в эту пошлость верили, глупые! Да что там – мы… Ладно уж, наше время прошло, и бог с ним! Верили, и ладно! Обидно, что и в твое время эту пресловутую истину пытаются протащить, как призрак из прошлого. А на самом деле она давно уже никакой цены не имеет… Да мало того что цены не имеет – о нее можно запросто жизнь разбить вдребезги! Особенно таким наивным, как ты, хорошо воспитанным девушкам, умные книжки почитывающим…
Она
– Ну в самом деле, Кирочка… Согласись, что в моих словах рациональное зерно есть. Я не знаю ни одной пары, например, где бы все это совместилось – и любовь, и секс, и «замуж»… Если у кого семья образовалась, то там либо любви, либо секса нет… А если на женщину вдруг любовь великая свалилась, то там, наоборот, и «замужем» никаким не пахнет – вот тетю Люсю хотя бы возьми… И секс – он тоже сам по себе, как выясняется! Ему ни любовь, ни «замуж» вовсе не нужны!
Кира сидела, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, слушала материнские неожиданные откровения и тихо удивлялась – ни фига себе вам, учительница литературы! Разумное, доброе, вечное! Как же! Господи, и куда наш мир катится, если вместо этого разумного, доброго да вечного нате вам – урок психологии на тему противоречий секса, любви да «замужа»…
– Чего ты молчишь, Кирочка? Ты, наверное, в ужасе от того, что я тебе говорю, да?
– Ну, вроде того… В нем в самом… В ужасе… – осторожно пробормотала Кира, повернув к матери голову.
– Ну да, ну да, я тебя понимаю, конечно… – тяжело вздохнула Елена Андреевна. – Я и сама от этого всего… просто хочу умереть иногда! Исчезнуть! Но если б только можно было взять и исчезнуть, закрыть глаза на эту новую жизнь, Кирочка! И остаться там, в старой жизни! Знаешь, просто невозможно работать стало! Мне даже кажется иногда, что меня и впрямь нет… Там, в той жизни, хоть душа какая-то у детей была, искренность живая, там они книжки читали… А эти? Я ж вижу, какие они сейчас! Я им про Пушкина, про Ахматову, а они под партой тупо и упорно свои кнопочки на мобильниках давят… Победила юные живые души мертвая техника, свой верх взяла! Не дети, а злобные роботы. Дети нового времени. Дети нового общества. Вот они и будут новые правила жизни определять! А потом их силой устанавливать! Хочешь не хочешь, а надо будет с их правилами считаться. И сейчас уже подстраиваться под них надо…
– Как подстраиваться, мам? Отделять любовь от секса и «замужа»? Или как там у тебя? «Замуж» от любви и секса?
– Ну вот… Я так и знала, что ты несерьезно к этому отнесешься… А зря, доченька! Умная женщина сама кузнец своему счастью! И разумный брак для нее – норма! А ты ж у меня умная, доченька… Надеюсь, моей ошибки не повторишь…
– Какой ошибки, мам? Это ты про отца, что ли?
– А про кого ж еще? Вот, кстати, тебе и показательный сюжетец для примера! И секс у меня с твоим отцом был – за уши не оттащишь! И любила его как, господи! Как в романах пишут! И замуж выскочила не глядя да о его слабом характере не задумываясь! Вроде живи – не хочу! И что? Что из этого получилось-то? Сплошное женское одиночество… Да еще и нищее к тому же! Нет, Кирочка, ты к моим словам прислушайся все-таки. Можешь и похихикать, конечно, вволю, это твое право, но рациональное зерно усвой, будь добра!
– Хорошо, мамочка, я обязательно прислушаюсь. И хихикать не буду, честное слово. И это… как его? Рациональное зерно тоже усвою. Может, и прорастет чего. Я же способная, мамочка! Все на лету схватываю! – шутливо приобняла она мать за плечи.
– И на Кирилла не сердись, ладно? Завтра обязательно с ним помирись!
– … И отдели «замуж» от любви! – подстраиваясь под материнский тон, по-учительски произнесла Кира. – И посади семь розовых кустов! И подумай о смысле жизни!
– Ну вот, ты опять… – сбросила ее руки с плеч
– Не сердись, не сердись, мамочка! Все я поняла прекрасно, прислушалась и усвоила! И еще – устала очень. Вообще, какой день сегодня странный получился! Совсем я заплюхалась и в сомнениях, и в откровениях… Доживем до завтра, ладно? Будет день, будет и пища…
После первого трудного стажерского дня наступил второй. Тоже трудный. Потом третий. Потом четвертый. Так и покатилось время незаметно, мало-помалу набирая скорость. Кира и опомниться не успела, как пролетел месяц ее стажерской практики. Не заметила просто. Работы было много. Так уж получилось, что она быстро вошла в обойму, стала в их маленьком коллективе помощницей нарасхват. Сначала по просьбе Петечки написала первое в своей профессиональной жизни настоящее исковое заявление в суд – он не успевал, очень спешил куда-то. Петечка прочитал, хмыкнул, довольно покивал и исправлять ничего не стал. А потом задания от него посыпались на Киру, как дары из рога изобилия. Она их и рассматривала как настоящие дары. А как иначе? Зачем тогда она сюда пришла? Для этого и пришла, чтоб руку набить…
Потом такие же дары начали сыпаться и из Клариного рога изобилия, когда она ситуацию распознала. И ей тоже Кира благодарна была. Потому что рука, если исходить из этого выражения, «набивалась» все больше и больше – только уставала сильно. Иногда и до десяти часов приходилось на работе засиживаться, как бедной Золушке в хлопотах по хозяйству. Но она не роптала. И похвал да благодарностей не ждала. Никаких. Даже и материальных. Хоть и поругивал ее за это Кирилл. Говорил – хоть процент с них бери за сделанную работу… Кира от него отмахивалась – какой такой процент! Когда это, мол, яйца с курицы процент брали…
Хотя Петечка, надо отдать ему должное, на словесные благодарности не скупился. И даже вслух их проговаривал при всем честном народе. И не то чтобы ей напрямую проговаривал, а так, обиняком, обращаясь к кому-нибудь со своим мнением, будто ее здесь и не было. Поднимал голову от написанной Кирой бумаги и говорил, например, Кларе: «Будет, будет из девчонки толк! Вижу, что будет!
Скоро на хвост наступит и оторвет!» Клара понимающе качала головой, косо посматривала в сторону Киры и проговаривала в ответ: «Да уж… Вот молодежь пошла – прямо в затылок дышит. Не девчонка, а выскочка натуральная! Вот попомните мое слово – так однажды прыгнет, что и не догонишь уже…» И Алексей Степанович согласно кивал из своего угла – правильно, мол, все говорите, и я того же мнения о девчонке…
Кире было приятно. Получалось, вроде как ругали они ее, но, черт возьми, так приятно да изысканно ругали! Кира улыбалась весело сама про себя, чуть краснела и старательно делала вид, что она к этому диалогу ну совсем даже не прислушивается…
А вот Кирилла никто не ругал. И не хвалил. Не случилось у него такой счастливой обоймы. Сидел целыми днями, спрятавшись за экраном компьютера, гонял разные игрушки, чтоб время убить. Иногда, правда, и в его присутствии польза была. Отчего-то случилось так, что все адвокаты безлошадными оказались, не имеющими своего личного транспорта. У Петечки было какое-то сложное глазное заболевание с труднопроизносимым названием, поставившее крест на его водительской карьере, а Кларе, как она сама говорила, «Богом не дано». Попав в третью аварию кряду, с мыслью сесть за руль и научиться этому полезному ремеслу она рассталась из соображений личной безопасности. Не дано, значит, не дано. И нечего судьбу искушать. И у Алексея Степановича тоже машины не было. Вот и обращались они к Кириллу по очереди, состроив просительно-умоляющие лица: «Выручи, Кирюш! Зашиваюсь! Опаздываю!» Кирилл выручал, конечно. Хотя Сергею Петровичу это и не нравилось. Но сердился он больше не на Кирилла, а на безлошадных адвокатов. Да и действительно – не для того он сына сюда привел, чтоб его в качестве водилы использовали. Он же учиться его сюда привел, стажироваться, руку набивать…