Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны
Шрифт:
Я не соврал, Виктория Гарсия тоже. На всем пути от Мальорки до Сардинии все заходы ветра, усиления, затихания и штили в написанном ею прогнозе подтверждались с точностью до минут.
Признал это даже скептик Президент.
Посреди Средиземного моря прилетела неизвестного звания пичуга и уселась на топ-ванту. Как она тут оказалась? Откуда и куда летит одна? То ли отбилась от стаи, то ли характером не сошлась с товарищами или, как я, сторонится коллектива, сама по себе норовит?
— Вот и встретились два одиночества, — сказал я птице. — Небось нелегко в одиночку через море-океан?
Пернатая ничего не ответила. Я же, глядя на нее, погрузился в размышления об одиночестве, представляя себя в пустыне жизни, заселенной чужими, непонимающими меня людьми.
«Обидно! — сокрушался я. — Никогда не стремился вызвать сочувствие, выдавая себя за человека беспечного, легкого, не отягощенного заботами и комплексами. В жалости не нуждался, помощи не просил, друзей не напрягал даже тогда, когда можно было. Рассчитывал, что поймут и оценят кажущуюся легкость независимой души, а кто-нибудь особенно проницательный скажет: „А ведь не так прост наш Аркашка, каким прикидывается“. Увы, ни одного проницательного не нашлось». В душе защемило — один, один на всем белом свете…
Я переживал, а одинокий собрат по судьбе сидел на краспице и не чирикал, возможно, думал о том же. Потом капнул на палубу пометом и улетел.
Делать нечего — прихватив тряпку, пошел на бак убирать. Страховочный конец, естественно, не пристегнул, поэтому двигался в раскоряку, перебирая руками от леера к ванте. В этот момент попутная волна качнула яхту, нога сорвалась, я грохнулся. Содрал колено о петлю форлюка, а лицом угодил как раз в «сувенир», оставленный пернатым единомышленником… Потом долго выковыривал размазанный по палубной «нескользяшке» помет и чертыхался.
Пока чистил палубу, горечь переживаний смягчилась, пропасть одиночества показалась не такой уж глубокой, жалость к себе рассосалась.
«Рассопливился не по делу», — подумал я.
В кокпит вернулся нормальным человеком. Отсюда вывод: лучшее средство против душевного поноса — подтирание чужого дерьма. Рекомендую.
Курс на Сардинию. Вива Италия!
Весь переход до Сардинии я расписывал Президенту красоты Италии, гарантируя потрясение и культурный шок.
— …Все эти Амстердамы и Лиссабоны против Италии — детский лепет, — заверял я.
— А Испания?
— Сам увидишь.
Президент умолк в предвкушении.
На третий день из-за горизонта выплыла первая примета цивилизации — качающийся на волнах пластиковый шезлонг.
— Полезная вещь, — сказал Президент, поднимая шезлонг на борт.
Несколько часов спустя море до горизонта покрылось ломаными пляжными лежаками, пластиковыми бутылками, кусками упаковочного полистирола и прочим хламом. А утром над плавающим мусором из воды начал подниматься берег Сардинии. Дворцы, цирки, античные развалины уже рисовались в воображении, однако…
Угрюмый командор, похожий на спившегося Марчелло Мастроянни, принял у меня тридцать тысяч лир за стоянку и, опуская деньги в ящик стола, сделал разрешающий жест, дескать, «катитесь на все четыре…» — ни квитанции, ни чека. На дорожном указателе значилось «Марина-ди-Капитана».
Согласно романтичной легенде, давшей название поселку, в незапамятные времена здесь промышлял пиратский корабль, возглавляемый женщиной-капитаном. Мстя за убитого мужа, решительная красавица многие месяцы огнем и мечом нагоняла страх на местных жителей, после чего, схоронив в окрестностях бухты несметные сокровища, исчезла в неизвестном направлении. На этой капитанше романтическая история местечка могла бы и завершиться, но не случилось — на смену романтической пиратке пришли романтики-политики, вознамерившиеся именно тут, в Капитане, воплотить в жизнь вековую мечту халявщиков о социальном равенстве в отдельно взятом поселке.
О, где вы, где, наивные благодетели Сардинии, построившие на берегу живописной бухты «город-мечту»? Это благодаря вашим заботам вместо амфитеатров, храмов и дворцов нас встретили пыльные улицы, застроенные типовыми, одинаково убогими, бетонными домами-кубиками. Вот тебе и Италия! Само собой, что, вооружившись высокой идеей, «сардинские мечтатели» не очень-то ломали голову над архитектурой — никаких тебе завитков, капителей и портиков. Долой эксплуататорские барокко, готики и прочие модерны! Один бетонный кубик-жилье приставлялся к другому, равному по безобразности и отсутствию комфорта, все это красилось в унылый портяночный цвет, и счастье в равенстве объявлялось достигнутым. Чего еще, казалось бы, можно пожелать?
Увы, неблагодарные сардинцы не прониклись романтикой коммунального рая и, покинув бетонные кубики, разбежались кто куда задолго до того, как в бухте пришвартовались мы с Президентом, поэтому «город-мечта» был пуст, как после атомной войны. Облупившиеся стены, черные глазницы выбитых окон… Собравшись за продуктами, мы вышли на площадь, но ни магазина, ни забегаловки не нашли. В центре поселка маячила единственная торговая точка, предлагающая широкий ассортимент пеньюаров, стрингов, лифчиков и прочих интимных деталей женского туалета, и больше ничего. На месте продавца восседал чернокожий африканец, взиравший на нас с Президентом с простодушной наглостью — видимо, не сомневался, что мы сейчас же бросимся скупать его товар.
— А почему магазины не работают?
— Селесиони, — весело отозвался африканец, указывая на плакат с фотографией, наклеенный на палатку.
— Выборы у них сегодня, — догадался Президент. — У людей демократия, а ты со своей жратвой привязался.
И то правда — разобравшимся с социальным равенством — прямая дорога к демократии.
В далеких семидесятых, выбирая натуру для съемок, мы странствовали по Северному Кавказу в обществе местных водителей Шалвы и Георгия. Скромный до застенчивости Шалва был жгучий красавец, у Георгия нос свисал унылой сливой.
К сведению непосвященных: выбором натуры в кино называется праздное, ни к чему не обязывающее путешествие на дармовщину, то есть за счет картины. Снег на склонах гор, солнце, журчание нарзановых ключей… красота! Обедать расположились у подножия Эльбруса, где оборотистый горец торговал тощими застойными шашлыками. Отстояли очередь, взяли прутики с нанизанными на них кусочками бараньих сухожилий и, усевшись за стол, приступили к трапезе. Шалва с Георгием тоже развернули свои бутерброды и устроились неподалеку на камешках, попирая тем самым принципы равенства и социальной справедливости, но не тут-то было. «Негоже творческим работникам отделяться от обслуживающего персонала», — забеспокоилась моя демократическая душа.