Под покровом небес (др. перевод)
Шрифт:
– После этого отеля мне хочется рискнуть. Попробовать любой другой.
– Через несколько дней встретимся в Бунуре. И постарайся не вламываться в гаремы.
Закрыв за собой дверь, Порт пошел назад в свою комнату. Там Эрик сидел на кровати все в той же позе, но сигарету курил явно уже другую.
– Мистер Таннер в восторге, в полседьмого он встретит вас прямо у выхода. А, черт! Забыл его спросить насчет сдачи с вашей тысячи франков. – Порт дернулся снова выйти.
– Да нет, пожалуйста, не беспокойтесь. Он мне ее завтра по дороге разменяет. Если понадобится.
Порт уже открыл рот, чтобы сказать: «Но я полагал, вы хотите вернуть мне триста франков?» И тут же одумался. Теперь, когда главная проблема разрешилась, рисковать тем, что все сорвется из-за каких-то нескольких франков, было бы просто нелепо. Поэтому он лишь мило улыбнулся.
– Конечно-конечно, – сказал он. – В общем, надеюсь на встречу после вашего
– О, разумеется, – еще шире заулыбался Эрик, глядя в пол. Он резко встал и направился к двери. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Заперев за ним дверь, Порт постоял, подумал. Поведение Эрика показалось ему необыкновенно странным, но он подозревал, что и этому есть объяснение. Очень хотелось спать, поэтому он выключил остатки электричества и лег. И близко, и подальше хором лаяли собаки, но никакие паразиты не напали.
Ночью проснулся в слезах. Существование предстало ему в виде колодца в тысячу миль глубиной; вынырнув и поднимаясь с самого низа, он нес в себе бесконечную печаль и успокоенность, но ничего не помнил ни о каком сколько-нибудь внятном сновидении, за исключением безликого голоса, который прошептал: «Душа – это самая усталая часть тела». Ночь была тихой, разве что веял легкий ветерок, шевеливший ветви фигового дерева, на которых покачивалась наброшенная на них проволока. Ее кольца терлись друг о друга и чуть поскрипывали. Немного послушав, он опять уснул.
XVI
Кит сидела на кровати, держа на коленях поднос с остатками завтрака. Комнату освещал отблеск солнца, отраженного от голубой стены патио. Завтрак принес ей Порт, после того как понаблюдал за поведением прислуги и решил, что исполнять приказы постояльцев здесь никто не способен в принципе. Она уже поела и теперь раздумывала над его докладом об операции по избавлению от Таннера, который он преподнес ей – увы – с почти нескрываемым торжеством. Ей только что самой втайне хотелось, чтобы тот куда-нибудь исчез, и от этого сделанное мужем представлялось теперь вдвойне постыдным. Но почему? Таннер ведь уехал сам, никто не гнал его. И тут до нее дошло, что интуитивно она уже готова к тому, что Порт предпримет дальше: в Бунуре он сделает все, чтобы как-нибудь с Таннером разминуться. Это видно по нему уже теперь: что бы он ни говорил, снова встречаться с Таннером он явно не собирается. Вот от чего веяло низостью. Предательская сущность затеянного им маневра, если она правильно все понимает, слишком очевидна, и она решила не принимать в нем участия. «Даже если Порт захочет из Бунуры сбежать, я все равно останусь и встречусь с Таннером». Перегнувшись, она поставила поднос на коврик шакальего меха; от плохо выделанной шкуры шел кислый душок. «Или я просто стараюсь наказать себя еще хуже, приговорив к тому, чтобы и впредь каждый день терпеть перед собой физиономию Таннера? Не лучше ли и в самом деле от него избавиться?» Ах, если бы можно было заглянуть в будущее! Хотя бы на недельку-другую! Тучи над горами – это был и правда нехороший знак, но не в том смысле, какой ей поначалу мерещился. Вместо крушения поезда произошло нечто другое, но это другое может оказаться еще более губительным по последствиям. Как обычно, она спаслась лишь для того, чтобы быть ввергнутой во что-то гораздо худшее, нежели то, что ожидалось. Однако в то, что это худшее окажется Таннером, ей все же не верилось, поэтому так ли уж важно, как она будет вести себя по отношению к нему? Другие знамения предрекали ужас еще более всеобъемлющий и, без сомнения, неотвратимый. Ускользнув от беды, она каждый раз с неизбежностью попадала в ситуацию еще более опасную. «А раз так, – подумала она, – не проще ли сдаться? Ну хорошо, допустим, я сдаюсь. Как я должна себя вести при этом? А вот именно так, как сейчас». В общем, сдавайся или не сдавайся, ее проблем это никоим образом не решает. Почему? Да потому, что она пытается плыть против течения жизни. Своей же собственной. А значит, все, что ей остается делать, это ждать. Ну а попутно есть, спать и вздрагивать от предзнаменований.
Почти весь день она провела в постели: лежала, читала, потом оделась – только для того, чтобы спуститься к ланчу с Портом в вонючий дворик под навесом из зелени. Вернувшись в свою комнату, немедленно снова стянула с себя всю одежду. В комнате никто не прибирался. Она расправила сбившуюся простыню и снова легла. Воздух был сух, горяч и мертвенно-неподвижен. Все утро Порта не было: ходил в город. Она поражалась: такое солнце! – как он только выдерживает, пусть даже в шлеме; она бы через пять минут упала в обморок. На вид особой силой не отличаясь, он может часами бродить по раскаленным улицам, а возвратившись, за обе щеки уплетать отвратную пищу. А еще он откуда-то выкопал араба, который пригласил их обоих к шести вечера на чай. Сообщив о приглашении ей, Порт особенно настаивал на том, что опаздывать нельзя ни в коем случае. Это было очень на него похоже: требовать пунктуальности по отношению к безвестному лавочнику из Айн-Крорфы, а с близкими друзьями (да и с ней тоже) вести себя самым бесцеремонным образом, без всякого зазрения совести являясь на встречи с опозданием когда на полчаса, а когда и часа на два.
Араба звали Абдеслам бен-Хадж Шауи; они зашли за ним в его кожевенную лавку и подождали, пока он закрывал ее и запирал витрину. Под речитатив муэдзина он медленно вел их по извилистым улочкам и всю дорогу что-то вещал на витиеватом французском, адресуясь почему-то преимущественно к Кит.
– Как я рад, о, как я рад! Впервые в жизни я имею честь пригласить леди и джентльмена из Нью-Йорка. Как бы я хотел съездить посмотреть Нью-Йорк! О, какие там богатства! Повсюду золото! золото и серебро! Le grand luxe pour tout le monde, ah! [52] Не то что у нас в Айн-Крорфе: на улицах песок, две-три пальмы, жгучее солнце и нескончаемая тоска. Для меня это огромное удовольствие – иметь возможность пригласить к себе леди из Нью-Йорка. И джентльмена. О, Нью-Йорк! Что за прекрасное слово!
52
Любая роскошь там доступна всем и каждому! (фр.)
Ему не возражали, не спорили.
В своем саду он, как и все в Айн-Крорфе, выращивал фрукты. Под апельсиновыми деревьями змеились узкие канальцы с водой, подаваемой из колодца, снабженного напорным баком, который был установлен здесь же, на возвышении в углу сада. А в дальнем его конце, ближе к стене, отделяющей сад от речного берега, росли пальмы, очень даже высокие; под одной из них был расстелен широкий красный с белым шерстяной ковер. На нем и расселись – ждать, когда слуга принесет жаровню и посуду для чая. В воздухе стоял густой аромат мяты – она росла здесь же, по берегам канальцев.
– Давайте, пока закипает вода, немножко поболтаем, – сказал хозяин, с благостной улыбкой устремляя взгляд то на него, то на нее. – Мы насадили тут пальмы мужского рода, потому что они красивее. В Бунуре сделали бы не так: конечно, они там думают только о деньгах. Они бы насадили женские. Знаете, как выглядят те? Такие низенькие, толстые и дают много фиников, но дрянных – во всяком случае, в Бунуре. – Он удовлетворенно засмеялся. – Теперь вы знаете, какие глупые люди живут в Бунуре!
Подул ветерок, привел в движение стволы пальм, и те лениво закрутили, замотали в вышине надменными головами. Подошел молодой человек в желтом тюрбане, церемонно поприветствовал гостей и сел чуть поодаль сзади, у края ковра. Вытащив из-под бурнуса аль-уд, он принялся небрежно пощипывать его струны, устремив взгляд куда-то в сторону, где деревья. Кит пила чай молча, время от времени улыбаясь сказанному мсье Шауи. Один раз она по-английски попросила у Порта сигарету, но тот нахмурился, и она поняла, что вид женщины, которая курит, других присутствующих будет шокировать. И она продолжила пить чай с таким чувством, будто все то, что она видит и слышит вокруг, происходит как бы не взаправду, а если взаправду, то как бы и не с ней. Свет понемногу тускнел; угли в жаровне мало-помалу становились все более естественным центром фокусировки взгляда. Игра на лютне продолжалась – этакий орнаментальный фон для беспредметной болтовни; пытаться вникнуть в извлекаемую из нее мелодию было все равно что следить за кольцами и спиралями сигаретного дыма в спокойном воздухе. Ей не хотелось ни двигаться, ни говорить, ни даже думать. Но вдруг она стала зябнуть. И она вмешалась в разговор, сказала об этом. Мсье Шауи сделался недоволен: с его точки зрения, то, что она сказала, было неслыханной грубостью.
– А, ну конечно, – с улыбкой сказал он. – Мадам блондинка. Блондинки подобны сегьям, в которых нет воды. Арабские женщины не таковы. Они как сегьи в Айн-Крорфе. В Айн-Крорфе сегьи всегда полны. Поэтому у нас растут цветы, фрукты, деревья…
– Но вы сказали, что в Айн-Крорфе тоска, – сказал Порт.
– Тоска? – с удивлением переспросил мсье Шауи. – Никакой тоски у нас в Айн-Крорфе отродясь не бывало. Это мирное поселение полно счастья и радости. Если бы мне предложили двадцать миллионов франков и дворец, я и то никогда не покинул бы родной земли.
– Конечно, – согласился Порт и, видя, что хозяин более не расположен поддерживать беседу, сказал: – Поскольку мадам стало холодно, мы лучше пойдем, но мы приносим вам тысячу благодарностей. Для нас это большая честь – иметь возможность посетить такой прекрасный сад.
Вставать мсье Шауи не стал. Кивнув, он протянул руку и сказал:
– Да-да. Идите, раз вам холодно. Идите.
И гость, и гостья в два голоса рассыпались во множестве самых цветистых извинений, однако нельзя сказать, чтобы они были приняты милостиво и благосклонно.