Под сенью исполинов
Шрифт:
– Леонид Львович, ты в порядке? Ты с кем? – поинтересовался Роман.
– Наш инженер решил, что только он знает, как при крутом спуске управляться с платформой! Чудно, право слово!
Густой молочной пелены уже не было. Теперь туман стелился непосредственно над землёй, скрывая голени скафандров, но изредка поднимался до пояса даже «Осам». Видимость была отличной, насколько вообще таковой могла быть в тёмном лесу, испокон веков не знавшем дневного света. Космопроходцы шли тем же парным порядком, прорезая густой полумрак лучами фонарей.
Где-то
– Мы – осколки Творца, – заладил Ганич. – Единобожие трактует нас, людей, как мельчайшие кусочки цельного разума, некогда раздробившегося, рассыпавшегося на мириады временно самостоятельных искр.
Леонид Львович не замолкал по вполне понятной причине. Ему было страшно. И это не удивительно. Командир был готов слушать даже полемику инженера и теолога, да что там – даже рассказы последнего, плавно трансформирующиеся в проповеди. Лишь бы не тишину.
– И зачем он рассыпался, Леонид Львович? – полушуткой осведомился Майкл.
– Чтобы после собраться, конечно!
– Глупость, – вставил Буров.
– Не большая, чем всякое действие человека, друг мой! С точки зрения вот этого гиганта, – Ганич указал фонарём на одно из деревьев, – образ нашей жизни – сплошь глупость. Зачем перемещаться, если можно стоять? Зачем враждовать, если можно вступать в симбиоз? Всё в нашей вселенной относительно, помните?
– У дерева не может быть точки зрения.
– А вот этого мы не можем знать наверняка!
Роман резко остановился и поднял вверх руку. Группа замерла, лучи фонарей ударили в сплетения лиан наверху.
– Слышите?..
– Нет, – почти хором ответили Ганич и Бёрд.
– В том-то и дело…
Писк раздался неожиданно: датчик движения заверещал проворонившим гостя сторожевым псом, аж уши заложило.
Она вышла из-за дерева, словно свитая из нитей тумана – бледная, худенькая, дрожащая…
– Милош!..
Из одежды на девушке была только нательная рубаха да нижнее бельё, которое раздавал всем при пробуждении Трипольский. Датчик температуры при этом показывал весьма некомфортные плюс девять.
Бёрд поравнялся с Нечаевым. Две полуавтоматические винтовки калибра четырнадцать с половиной недобро уставились в дрожащую девушку. Человеческое тело они превратили бы в мясокостный фарш даже не нагревшись.
– Это она? – неуверенно спросил Бёрд.
– Хрен её знает…
– Какая разница! – вклинился Буров. – Всё одно – повреждённая. Что нам толку с неё?
– Бросить тут предлагаешь?
– Отчего же бросить… – ответил Истукан и понизил голос, – пристрелить.
– Нельзя же так! – вскричал Ганич и поравнялся с «Осами». Он осветил Милославу фонарём с головы до ног. – Видно же, что она это, она! Ну!..
Милош дрожала всем телом, жалась и смотрела перед собой. В какой-то миг почудилось даже, что она улыбнулась. Так, как если бы вдруг вспомнила, что дома её ждут три пушистых кота и старый пёс, уже давно не реагирующий на дверной звонок.
Нечаев пригляделся. Голова чуть набок, взгляд туманный, притом одновременно как бы устремлённый куда-то, сфокусированный на чём-то, им, здоровым людям, невидимом. Дрожит натурально, прямо видно, что ей действительно холодно.
– Не играй в джентльмена, Роман Викторович! – прогудел Буров. – Зачем нам геморрой с повреждённой? Ты же знаешь, что даже дома ей уже не помогут! Гуманней просто застрелить…
Правда Истукана была жёсткой, даже жестокой. Впрочем, иной правда бывает редко. Дважды космопроходцы возвращали на Землю повреждённых коллег. В Новосибирске им пытались помочь лучшие умы, но все усилия по возвращению таких людей в границы своего разума так ни к чему и не привели. Устав не запрещал возвращать повреждённых. Но и не щадил их: несчастные во всякой экстренной ситуации оказывались первыми, кого сбрасывают со счетов.
– А где её скафандр? – спросил Бёрд.
– Видимо, вылезла…
– Ловкая же она, скажу я вам! – недоверчиво хмыкнул Буров. – Вылезла, как же. Она должна была нажать на четыре контрточки «Сапфира»… На две из них – одновременно… Только человек в своём уме сделает это. Не она это, командир!..
– Дёрнется – снесу голову! – предупредил Бёрд.
Будто бы услышав переговоры людей в эфире, Милош подняла взгляд. Теперь она смотрела прямо на Нечаева, не отрываясь. Так, словно он тоже знал кличку её старого пса и запросто мог сказать на какую именно лапу тот хромает. Милослава воззрилась на Романа почти преданно, практически умоляюще…
Внезапно над ней что-то шевельнулось.
– Не светить!
Люди замерли. Винтовки плавно поднялись и уставились чуть выше головы Милославы. Там явно что-то шевелилось. Датчик движения лишь однажды неуверенно пискнул, его оповещение больше походило на неполадку, сбой какой-нибудь.
– На счёт три – фонари на полную. Ра-аз… Два… Три!
Свет от четырёх источников пересёкся в указанной точке и выхватил сплетение лиан. И ничего больше. Ровным счётом. Фонари космопроходцев ещё какое-то время шарили по неподвижным растительным змеям, соединяющим меж собой деревья.
– Надо идти. Карины не слышно и это плохо, – Роман немного засомневался, но нейроинтерфейс поспешил с подсказкой: да, «Осы» оборудованы внешним динамиком. – Ты слышишь меня?
Милош вздрогнула, сощурилась от ударивших в лицо лучей, но не отвернулась. Изо рта её шёл пар. Ноги зримо покрывались «мурашками», она уже крупно дрожала – организм девушки сопротивлялся холоду всеми доступными средствами.
– Если ты пойдёшь с нами – выживешь, – через силу произнёс Роман. Для него сказать такое было равносильно вынесению смертного приговора. Он осознавал, что никак не может ей помочь. Не может взять с собой, усадить на платформу! Это прямо противоречило Уставу, ведь с момента её пропажи ситуация круто поменялась. Пойдёт сама – значит не всё потеряно!..