Под солнцем горячим
Шрифт:
— Узнала от жены Арута, — зашептала Гутя. — Дорога на Алюк за теми кустами. Как пройдешь, налево.
— Так. Значит, выходим утром.
— До завтрака?
— Да.
— Ну как же? Хоть бы поесть.
— Тебе что? Еда дороже или дело? В пути поедим. Возьмешь рюкзак, но половину вещей из него выкинешь.
— Куда же я их выкину?
— Подбрось девочкам. Берем самое необходимое. Рюкзак вынесешь сейчас к тем кустам. За ними коряга, спрячешь под корягой. Утром возьмем. Поняла?
—
— Иди, — разрешил Гера.
И тут в кустах послышался шум. Гутя вскрикнула, а Гера, не долго думая, схватил папку и изо всей силы ударил по кусту.
— А!!! — заорал куст швидьковским голосом. Толстый Макс вскочил, защищая голову руками. — Сдурел, что ли?
— Мало еще тебе, мало! — крикнул Гера, наступая с палкой. — Чтоб не подслушивал. — Толстый Макс бросился прочь и мигом пропал за деревьями.
Гутя расстроилась:
— Выдаст теперь.
— Ничего, — успокоил Гера. — Ты свое знай.
Уже стемнело. Заполыхал в центре лагеря костер, потянулись к нему ребята, расселись, огонь вызолотил лица, высветил ближайшие палатки. Листья деревьев вокруг сделались серебристыми. К костру подошел Арут, сел и начал рассказывать про своего отца. Гера послушал его рассказ, прячась сзади, в темноте, за спинами ребят.
Да, старый Маркарьян вел себя, как настоящий герой. Было ему семьдесят лет, но каждую ночь без устали ходил он на перевал, показывал нашим бойцам верные тропы, а один раз, когда столкнулись с группой фашистов, даже участвовал в бою. Гера вспомнил, что видел по телевизору — похоронили у Кремлевской стены Неизвестного солдата и сделали надпись: «Имя твое неизвестно, подвиг бессмертен». Про отца Арута тоже можно сказать: «Имя твое мало известно, но ты настоящий герой!». И, наверное, везде есть люди, которые пока мало известны, а сделали много хорошего.
Арут заиграл на мандолине — принес ее с собой — и запел тихонько грустную армянскую песню.
Вдруг издали донесся вой, а потом кто-то дико захохотал. И тут же заплакал, всхлипывая, — жутко, жутко. Все притихли. Мандолина замолчала. Арут сказал:
— Шакалы резвятся.
Абрикосова, сидевшая на бревне, ойкнула и поджала под себя ноги.
— Подкинь, Дроздик, — попросила она.
Дроздик подкинул в костер сухие ветки, они ярко вспыхнули. Арут опять запел.
Гера, озираясь, пробрался к себе в палатку. Здесь, вдалеке от костра, ночь была словно еще чернее, еще непрогляднее. И громче сделался шум от речки, явственней шорох скатывающейся с горы гальки. В невидимых деревьях вдруг заухал филин, захлопал крыльями, всполошившись.
Гера вывалил из рюкзака ненужные вещи, выглянул из палатки и — отшатнулся. Перед ним стоял Серега. Он схватил Геру за руку:
— Это правда, Гусь?
— Что правда?
— Не виляй. В пещеры идешь?
— Кто тебе сказал?
— Неважно.
— Враки.
— А рюкзак зачем? А сухари и сахар? — Он опросил так, и Герка понял, что сказал Сереге обо всем Толстый Макс. А Серега продолжал: — И на карте у тебя Алюк! Я сразу вспомнил — вот для чего ты рисовал.
— Да кто тебе сказал?
— Говорю — неважно.
— Ну, ладно, я ему, — погрозился Гера.
— Слушай! — Малек оглянулся. — Что я тебе скажу, Гусь! Не по-дружески это, да! Сам идешь, а я? Сталактит — это же вещь!
— Какой сталактит?
— Так ты же к пещерам? Вот и я с тобой.
— Ты?
— А что? Завтра сходим и вернемся. Лидия Егоровна сказала: из Принавислы выйдем через день, ясно? Так что принимай меня в свою экспедицию.
Кулек-Малек не шутил. Сталактит, который он отколет собственными руками в пещере, уже мерещился отрядному геологу, и ради этого он без всякого сожаления расставался со своим командирским званием, признавая Герино командование и отдавая себя в полное его распоряжение:
— Так когда выходим?…
Где же хутор?
Вышли до завтрака.
Как только после зарядки все туристы побежали на речку умываться, трое заговорщиков незаметно от всех укрылись за кустами орешника и, взяв спрятанные с вечера в траве рюкзаки, быстро зашагали по тропинке, уводящей на юг. Край неба над Принавислой посветлел. И точно зубцы древней крепости, обозначились на его фоне черные верхушки деревьев. Набежал ветерок, зашелестел росистой травой и листьями — будто предупреждал торопливых путников об ожидавших их опасностях.
Гера зябко поежился — от утренней свежести да и от волнения. Как он и предполагал — Серега обо всем узнал от Толстого Макса. Он сообщил отрядному командиру про заговор Герки Гусельникова с Коноплевой и сразу потребовал: «А теперь скажи Лидии Егоровне». «Почему же ты сам не скажешь?» — спросил тогда Кулек-Малек. «А почему я должен жаловаться? Она этого не любит», — ответил Швидько. «А почему я должен?» — удивился Серега. «А ты командир. Вот и наводи порядок в своем отряде». Но Серега принял другое решение. И вот топают они вместе…
Рюкзаки были легкие, местность ровная, шагалось хорошо. А горы словно раздвинулись, и тропка повела по открытому полю, трава не хлестала по ногам, не задевали по лицу ветки деревьев. Гутя заметила:
— Дорога здесь, что ли, была?
И верно: шли они по какой-то старой, заброшенной дороге. Серега сообразил:
— Постойте, но если это на хутор — почему свежих следов нет? Ни машинных, ни лошадиных.
— Мало ли что, — ответил Гера. — Может, на хутор дорога с другой стороны.