Под солнцем тропиков. День Ромэна
Шрифт:
— Когда лодочка стрельнулась от папы вверх, я висела вверх тормашками. Наверно, я обморочилась…
— Обморочилась — это значит?.. — робко спросил я.
— Это значит, обморочилась, — пропела она и продолжала дальше: — Кто меня перевернул потом, не знаю. Может, воздух, который дул, как сумасшедший, и гудел во рту.
Во-от… Подо мной текла большая река с пароходами, про которые рассказывал Петя. Пароходы — так себе, мне не понравились: писклявые какие-то и игрушельные…
— Ты летела высоко? — спросил я.
— Люди были головастыми кнопочками, — отвечала
— А ялик? Как же ялик? — спросил я.
— Ялик улетел, как сумасшедший, когда я с него слазила, — спокойно отвечала девочка.
— Ты забыла прикрутить рычажки!..
— Ничего я не забывала, вот еще!.. Но мне некогда было, потому что люди хотели убежать, а я хотела есть…
— Потом?
— Потом я пожила немножко в этом магометином городе у председателя исполкома ихнего, Ширмамедом его зовут, чудной такой, говорит: «Малынька товались, ходы на мина пылавь кушат», это по-туркменски, а по-русски значит: «иди обедать», хи…
— Гм, — сказал я.
— Ничего не «гм». Я знаю: вы там не жили, а я жила. Вот… Потом Ширмамед купил мне билет. Я ехала через Каспийское море, а потом от Астрахани сюда — по железке. Я хочу скорей папу видеть.
Тем временем мы подошли к забору по Остроженской улице, и я, выбрав щелку, стал разглядывать пустырь и баню.
— Аркадий Иваныч, Аркадий Иваныч, — закричал я, увидев техника — небритого, похудевшего и осунувшегося техника, который тоскливо волочил ноги от бани к сарайчику, беспокойно озираясь на бабушкин домик.
— Я есть Аркадий Иваныч, — устало и нехотя отвечал он, подходя к забору, — кто это здесь разорался?
— Па-а-па! — взвизгнула Верка, забив ногами землю, поросшую одуванчиками: эта улица у нас не главная, поэтому она не мощеная и без тротуаров.
Далее, подсадив Веру на забор и дождавшись ее благополучного снижения в объятия сразу помолодевшего на десять лет отца, я побрел по улице, сгорбившись и безнадежно взывая:
— Ах, Петька, Петька, собачий хвост, где ты есть и вернешься ли ты?
Из благоразумия я провел эту ночь не дома, а в Кремлевском саду на лавочке.
4. Перевалив хребет Мак-Доннеля и тропик Козерога…
Перед самым выходом из пещеры, на расстоянии каких-нибудь десяти метров от нее, на каменистом куполовидном холме приткнулся аккуратненький домик в четыре окошка, крытый толем, со стенами, выложенными изразцом. Мимо него проходила широкая дорога, выбитая в камне; одним концом, ближним, она упиралась в пещеру, другим — вела в город. Город расположился внизу по обеим сторонам реки в глубокой зеленой ложбине.
Оглядевшись, Бамбар-биу пригласил Петьку следовать за собой без мешкотни. Он быстро прошел к домику. В дверях их встретил высокий, чугуннолицый, чернобородый.
— Добро пожаловать, — сказал он по-английски, — давненько тебя не видывал.
— Говори по-русски, — отвечал Бамбар-биу, — этот малец тот самый русский…
— Ааа… — Лицо в колючем ореоле непокорных, черных с проседью волос посмотрело на Петьку с большим вниманием.
Бамбар-биу представил широким жестом:
— Айра Доггед, ученый, антрополог, химик. Пионер Петька, аэро-путешественник.
— Очень прриятно, — сказал Доггед, раскатившись на букве «р» и близкого знакомства с русским языком не обнаруживая: — Я вами наслышан.
Айра Доггед представлял собой человека не менее интересного, чем гигант Бамбар-биу. Они были одинакового роста, этим походя друг на друга, но тут сходство и кончалось. Доггед имел резкое скульптурное лицо: квадратный, как обрубленный со всех сторон, лоб; нос — словно обтесанный по линейке; губы — два тонких прямоугольника.
Цвет кожи его был цветом полированного чугуна. Глаза — не глаза, а глазища, притаившиеся под лобным квадратом, — горели черными брильянтами в оправе иссиня-белой роговицы.
Они вошли в комнату, которая имела вид антикварного или этнографического магазина, пришедшего в упадок. Беспорядочные груды книг со старинными кожаными переплетами и застежками из зеленой меди перемешивались с первобытным оружием, утварью и идолами с Полинезийских островов, с грубыми пестрыми нарядами дикарей; скелеты и отдельные кости ископаемых зверей — с человеческими черепами — желтыми, беззубыми, дыроглазыми, бесчелюстными.
Посмотрев с сомнением вокруг себя и вымолвив с твердым порицанием «ну, беспорядок», Доггед провел гостей в соседнюю комнату. Если в первой все говорило о первобытном хаосе, во второй — белый кафельный пол, эмалированные стены, блестящее химическое оборудование напоминали пришельцам не о заре человечества, а о XX веке, веке сложной техники и точных наук. Отодвинув от стойки два табурета на длинных ножках, Доггед предложил гостям садиться. Бамбар-биу отказался, Петька же, усталый после гонки, с удовольствием оседлал длинноногий табурет, вымерив предварительно все движения, чтобы не растянуться на кафлях. И все же табурет провез его немного, посвистав ножками о пол.
— Что могу служить? — спросил Айра Доггед, разглядывая без церемонии голое тело гиганта.
— Две просьбы, — отвечал тот. — Прежде всего не мешало бы мне одеться, а затем — приюти пионера на час-другой до моего возвращения.
— Перрвое буду исполнять с удовольствием, вторрое без никакого. Прройди ты в ту комнату и выберри себе по вкусу любой костюм.
Не интересуясь, почему ученый отнесся к Петьке «без никакого» удовольствия, Бамбар-биу скрылся в указанной комнате.
Хозяин пыхнул ему вслед черным огнем из зрачков и перенес свое внимание на пионера. Его взгляд угнетал, как взгляд королевского тигра.