Под стенами замков
Шрифт:
Филипп роняет сквозь зубы, стараясь придать твердость своему дрожащему от голода и утомления голосу:
— Пропустите меня. Я рыцарь и еду по своим делам.
Но бородач успел разглядеть в полумраке лицо мальчика, почти ребенка; гордые слова прозвучали жалобно, почти просительно, и Филипп видит, что глаза презренного серва выражают внезапное сострадание; бородач восклицает изумленно.
— Ба! Да ведь это ребенок! Куда ты пустился в путь один, мальчик?
Филипп призывает на помощь свою гордость, делает над собой усилие и кричит:
— Я не мальчик для
Но внезапно слова замирают: в глазах Филиппа с необычайной быстротой начинают вертеться огненные круги, тело его тяжелеет, и охваченный странной истомой он чувствует, что неудержимо валится на бок и мягко падает на чьи-то руки, протянутые для того, чтобы поддержать его.
— Ты наделаешь себе беды, Пьер, — говорит Сусанна, глядя на мальчика, крепко спящего на растрепанных пучках соломы. Ты даже не знаешь, откуда он явился; может быть это сын какого-нибудь соседнего сеньора, сбежавший от родителей, или провинившийся слуга. За свое гостеприимство ты можешь сильно поплатиться.
Сусанна настолько же робка и забита, насколько смел и решителен ее муж. Ей всюду грезится опасность, но на этот раз Пьер чувствует, что в словах ее есть доля правды.
— Куда же было его девать, — отвечает он, — он повалился мне на руки, как сноп: он промерз до костей; не мог я оставить его на улице.
— Пускай выспится и отправится туда, откуда приехал, говорит Сусанна.
Как бы в ответ на эти слова Филипп зашевелился, поднял с соломы взлохмаченную голову и недоумевающе оглянулся. Он не мог припомнить сразу причину, приведшую его в эту странную и столь чуждую ему обстановку. Двое странных, как ему показалось, нищих, сидя против него на скамейке, смотрели на него. Лицо женщины выражало страх, мужчина добродушно улыбался в ответ на растерянные взгляды Филиппа.
— Проснулся? — сказал он. — Я как раз ждал этого, мальчик, чтобы расспросить, как следует, куда ты держишь путь и не могу ли я оказать тебе услугу, но чувствую, что сначала надо накормить тебя. Еда наша не очень вкусна, но когда человек голоден…
Не было возможности рассердиться в ответ на такую ласковую речь.
— Мне ничего не надо, — попробовал сказать Филипп, но Сусанна уже успела поставить перед ним кувшин молока и пшеничную лепешку, и голод пересилил всякие соображения.
Мальчик принялся жадно есть. Среди этих людей, оказавших ему гостеприимство, он начинал себя чувствовать смелее и бодрее. Когда он кончил, Пьер вопросительно взглянул на него.
— Как же дальше? — спросил он.
— Мне надо ехать, — сказал Филипп, — как можно скорей ехать. Я должен вам сказать, что мне дано моим сеньором важное поручение, а я сильно задержался в дороге, так как из-за ночного мрака довольно долго блуждал по дороге. К тому же лошадь моя зашибла ногу. Если бы не случилось всего этою, я давно бы уж был на месте.
— И богатый человек ваш сеньор? — спросил с чуть заметной усмешкой Пьер.
— О да, очень богатый.
— Странно! Как я ни беден, а все же имею теплую одежду для того, чтобы укрыться от осенней стужи. А ваш сеньор не позаботился даже снабдить своего слугу шапкой, не говоря уже обо всем прочем. К тому же давать поручения такому молодому человеку, как вы, заставлять его скакать среди ночи без седла…
Филипп смутился и опустил голову. Пьер подошел к нему и положил ему на плечо руку.
— Право, будет лучше, если вы доверитесь мне, — сказал он. — Клянусь вам, что это не принесет вам вреда. Вы попали в деревню Анизи, где жители имеют коммунальную хартию и не зависят от прихоти сеньора.
Пьер не мог не заметить, что при упоминании о деревне Анизи и о коммунальной хартии лицо Филиппа выразило вдруг необыкновенное волнение.
— Это деревня Анизи? — переспросил он дрогнувшим голосом.
— Да.
— Сельская коммуна Лана?
— Да, да. Но разве вы о ней слыхали?
Филипп схватил его за руку.
— Но ведь, значит, это о вас говорил вчера епископ?
— Какой епископ?
— Епископ Рожэ де Розуа, мой сеньор. Сеньор, от которого я бежал сегодня ночью, потому что он оскорбил меня. Сеньор, который собирается сделать набег на ваши села, чтобы отнять вольности, данные вам королем. Сеньор, которого я ненавижу и буду ненавидеть до гроба.
Филипп проговорил свою речь, задыхаясь от волнения.
Пьер побледнел.
— Как вы сказали? — переспросил он, — отнять вольности, данные королем? Совершить набег? Так я вас понял?
— Да, да… В замок к нему съехались рыцари. Ретель и Русси дали клятву поддержать его…
Пьер вскочил с места.
— Если ты говоришь правду, мальчик, то значит, сама судьба послала тебя к нам на помощь. Не знаешь ли ты, когда собираются они пуститься в путь?
— Неделя, десять дней, не более того. О, да! Я припоминаю, что епископ говорил о необходимости застать вас врасплох. Он страшится вмешательства короля. Он хочет во что бы то ни стало скрыть от него свое намерение. С этой целью он отдал приказание, чтобы никто из гостей его не переступил порога замка: он боится доноса.
— Он боится доноса? — Пьер ударил кулаком по столу. Так клянусь же женой и детьми, что король узнает об его намерении. Я загоню всех лошадей, какие только имеются в наших двадцати восьми деревнях, я продам свой скот и хлеб, и домашний скарб, но доберусь до Парижа.
Испуганная Сусанна подбежала к мужу и схватила его за руку.
— Пьер, Пьер, что ты хочешь делать?!
— Что делать? Ударить в колокол, созвать народ и скакать в Париж за помощью к королю.
— Ты погубишь себя. Лучше покорись. Подумай обо мне и детях.
Пьер был в гневе.
— Хорошую же услугу окажу я детям, если отдам вас в руки разбойника-епископа. Ты ничего не понимаешь, Сусанна.
Глядя на эту сцену, так мало вяжущуюся с представлением, какое он составил себе о крестьянах, Филипп был поражен. Неожиданно он почувствовал себя союзником и другом этих людей, которых презирал еще накануне.
— В Париж! — воскликнул он. — Умоляю вас, возьмите меня с собой. Я паду к ногам короля, я расскажу ему все про епископа; я все видел, все знаю: его попойки, его жестокость и злобу. Я все расскажу, все!